новости

Как мы сообщали ранее http://uraljournal.ru/news-63, у Юрия Казарина в конце 2011 года вышло 3 книги.
Постоянный автор журнала "Урал", поэт и литературный критик Константин Комаров http://uraljournal.ru/authors-komarov-konstantin, прочитав их, написал открытое письмо Юрию Казарину. Приводим текст.

Юра, привет.

Извини, что не столь оперативно реагирую – праздники. С прошедшими тебя.

Спасибо тебе еще и еще раз за книги. В том своеобразном состоянии духа, в котором я находился первые дни наступившего года, они меня очень поддержали. Для меня крайне радостно и символично, что я начал год именно с твоими книгами.

Отдельное спасибо за Первое и Последнее стихотворение. Мне кажется, ты немного лукавишь, когда говоришь, что это чисто справочные издания. Видно, сколько труда в них вложено – и научно-исследовательского, но – главное – человеческого, личностного. Да и сам срок работы над ними говорит сам за себя. Я с огромным удовольствием и пользой (и – с болью, тоской, радостью) прочел их насквозь и многое для себя открыл-нашел-вспомнил-вынес. Особенно – «Последнее стихотворение». Около 30-40 текстов оттуда, которые я или забыл или не знал меня просто по лбу шмякнули. Я их выписал и теперь «ассимилирую». Возможно, многие из них, когда-нибудь войдут в мое «Мое стихотворение». На замысел подобного рода меня вдохновило твое «Мое стихотворение», к которому и перехожу, ибо о нем ты просил отозваться подробнее.

«Мое стихотворение» - вещь удивительная. Могу представить (хотя, наверное, и не могу), как тебе важна эта вещь и каково за нее взяться-продолжить-завершить-выпустить. Это, мягко говоря, нелегко. Ведь это же тоже исповедь в такой вот оригинальной форме, ибо любимые стихи – это сокровенное, именно – свое. А ты позволил, чтобы оно стало еще и нашим. За что тебе лично моя глубочайшая благодарность. Это ведь тоже – «душу вытащить, растоптать…», как писал нелюбимый тобой ВВМ .

Вот с ВВМ и начну, чтобы не возвращаться уже к этому. Я, конечно, не могу разделить твоего отношения к Маяковскому. Отсутствие музыки – да. Но оно в случае Маяковского компенсируется взрывоопасной смесью крика и шепота, порождающей реакцию поистине термоядерную… «Лирика спинного мозга» все-таки… Послеоктябрьский период – отдельный разговор, но разве поэма «Про это» - это не взрыв. Даже не взрыв, а мучительное ожидание-предчувствие, что рванет… Так что мне кажется, что у Маяковского своя и музыка и мука. Да, «призадушенность», но разве хрип не может быть по-своему поэтичен?

Впрочем, не исключаю, что это я по молодости так его люблю. Но он с 8-го класса у меня в позвоночнике-сердце-душе-голове кипит и не охлаждается. Не знаю, прав ли Карабчиевский, говоря, что притяжение к Маяковскому неизбежно вызывает отталкивание - есть только один способ проверить.

Но это все досужие размышления, ибо – «дело вкуса», как говорил в своей замечательной книге И. Шайтанов. Я бы вот в свою антологию подобную (до составления которой я конечно еще недорос-недочувствовал) никогда не включил бы, например, Ходасевича… Больше поэтов – хороших и разных.

Но сама стимуляция мыслей подобного рода – «а кого бы я включил?», «а почему именно это стихотворение, а не это?» и т.д. кажется мне несомненным достижением твоей книги, которая катализирует-разгоняет напряженную духовную работу, пристальную рефлексию – да не над чем попало, а над любимыми стихами, а эта систематизирующая работа, само собой, гармонизирует-упорядочивает внутренний мир и в конце-концов – делает его чище, ведь твои любимые стихи – это ты. Не знаю, кому как, а мне после прочтения очень захотелось разобраться с хаосом внутри, с грудой стихов в голове, которые валяются там вперемешку и без разбора. Отдельное спасибо за это. Я очень задумался.

И еще я почерпнул для себя замечательный способ – переписывать любимые стихи от руки… Проникаешься ведь заново. Буду практиковать. Правда вот с почерком мне не повезло – курица, которая лапой – гораздо больший каллиграф…

Но это я все о прагматических моментах – о личной, так сказать, «выгоде» из твоей книги.
«Мое стихотворение» исповедально. Как и все, что выходит из-под твоего пера (так вот велеречиво выражаясь). И в этом особенном ракурсе исповедальности я увидел Юрия Казарина таким, каким не увидел бы его ни у микрофона, ни в беседе, ни за столом... Увидел полно, внятно, выпукло что ли. И эта личность, что полноценно взрастала передо мной от стихотворения к стихотворению, мне крайне близка и сродственна. И за человека этого мне очень страшно. Даже меня (уже) понемногу убивает «разлука с Собеседником» («Читателя! Советчика! Врача!..»). Представляю, каково тебе… В единстве своем эти стихи передают как раз ощущение твоего нынешнего бытия – «когда впереди, по сторонам света, натянута тишина. И прислушиваешься – к небу».

Замечательны примечания (NB). Они как опорные скрепы поддерживают тот человеческий (живой!) образ, который формируют стихи. И не просто поддерживают (то есть механистическую функцию выполняют), а делают его еще более живым, теплым, близким и родным. Происходит потрясающая пластичная смычка внутренней биографии с внешней в неразделимый монолит Большой Личности. Теплая, доверительная интонация этих пометок – как мостик от стиха к стиху, плавный, без разрывов – переход. Так что и композиционно антология очень целостна.

Согласен со многими мыслями, высказанными в этих пометках – и что Павел Васильев мощнее Есенина, и что Набоков – прежде всего поэт, и что последние стихи Иванова – самые лучшие, и что поэзия – это дежавю, и что «Хлебникова нельзя любить». И Ломоносов прекрасно определен как «дядька русской словесности». И о вранье Есенина – опять же…

А твою мысль о судьбе поэта как постоянном самоистреблении я всегда разделял целиком и полностью…

А «Не надо мне ни дыр / Ушных, ни вещих глаз» - тоже моя любимая строфа…

Я оцениваю эту небольшую антологию как одно большое (во всех смыслах) Твое стихотворение. Стихотворение, которое пишешь всю жизнь, под мудрым «руководством» дорогих поэтов. И Стихотворение, многое объясняющее в твоих собственных стихах и твоей поэтике.

Тут меня настигло ощущение, что я просто повторяю другими словами то, что ты написал в предисловии. Твое стихотворение – действительно Твое и действительно вечно. Только вот ты говоришь, что это твой «этико-эстетический портрет». Я думаю, это определение сужает реальную картину вещей. Это и портрет, но и образ (портрет все-таки ассоциируется с чем-то плоскостным) – объемный и плотный – и (не в последнюю очередь благодаря NB) – очень живой и динамичный.

«Мое мое стихотворение», хотя я и знаю наизусть много стихов оттуда и они постоянно во мне звучат – всё равно – до озноба, до дрожи… Как всегда. Я всегда твои стихи воспринимаю как бы впервые и всегда – башкой в прорубь. Так писать можно только, когда «возмужание души» не знаю уж до какого предела дошло. Но вот именно выбранные – это уже нечто за гранью загранья. «Осень сошла с ума», «эхо грядущего молчанья твоего» и т.п. – как ты делаешь это чудо? «Мое мое стихотворение» - это экстракт вечности – ледяной вечности, обживающейся теплом слова и стуком сердца.

А главное ощущение от этой книги – приобщение к чужому прозрению. Прозрению – звенящему, болезненному и спасительному одновременно. К промыслу. И беседы – хорошей такой, весомой, от которой остается благостная усталость, как будто донес домой чемодан хороших книг.
Ты очень точно ведь определил «творческую неудачу» - это когда замысел вмешивается в промысел. «Мое стихотворение» - несомненно творческая удача. Спасибо тебе. Да и все три антологии – трепещущий смыслом монолит. И «энергии открытий» в них гораздо больше, чем «энергии заблуждений». Для меня – точно. «Поэзия – НЗ Бога и человечества». «Поэзия вечна и повсеместна. И это – хорошо. И это – справедливо». Подписываюсь.

Что касается очерка о Майе Петровне, то он вызвал у меня чистое, без примесей восхищение. Он очень умело выстроен, темперирован даже я бы сказал, замечательно чередование биографии внешней и биографии духовной, стихов и отрывков из интервью, воспоминаний. И включение послесловия в финале тоже отличный ход, который как-то уравновешивает дыхание и «выкатывает» текст к спокойному и убедительному финалу.
Жизнь – поэзия – книги – циклы: воронкообразный сюжет этого очерка сужается к смысловому центру – световому ядру, уникальному излучению, исходящему от Майи Никулиной, которое тебе удалось передать на бумаге. «Световой ливень» - говорила Цветаева о Пастернаке, вот тут, по-моему, нечто похожее – по моим субъективным ощущениям.
Текст энергиен, интенсивен, что называется, сам себя разгоняет. Никаких провисаний. Общие рассуждения всегда облечены плотью живой конкретики.
Когда я читал, то подчеркивал для себя какие-то важные моменты (глубокие мысли, точные метафоры и т.д.) и по прочтении оказалось, что подчеркнуто процентов 70 текста. Настолько плотно написано. Так же, как и с Рыжим, у тебя получилось отодвинуться на второй план и оттуда умело высвечивать те или иные стороны многограннейшей личности Майи Петровны, причем – высвечивать комплексно.
Витгенштейн, кажется, определял пафос античной литературы (греческой), как «благородную простоту и спокойное величие». Вот именно эти слова все время приходили мне в голову при чтении. Потому что благородная простота и спокойное величие есть и в Майе Петровне, и в ее стихах, и в твоем очерке. И вот эта органичность в соединении с синтетизмом создают цельный, ощутимый и глубокий портрет удивительного поэта.
Ты показал масштаб и значимость Майи Петровны как «первого настоящего, подлинного поэта», «незыблемой константы и культуры, и духовности, и словесности, и нравственности», с появлением которого родилась поэзия на Урале и блестяще спроецировал эту личностную человеческую грандиозность непосредственно на стихи, при этом сосредоточив внимание на узловых моментах – стремительности, мудрости, силе, одновременном существовании в праматерии, материи и постматерии и т.д.
Особенно меня поразило «острие света». Удивительно точно и емко сказано. Именно так я всегда о Майе Петровне и думал, но сформулировать не мог. Столь же точны мысли о двойной природе таланта Майи Петровны, о «страшном натяжении души без растяжек и надрывов».
Отдельно скажу о том, как ты подходишь к стихам Майи Петровны (которые очень умело вкраплены в описание ее жизни, опять же – в единстве быта и бытия) – осторожно, бережно, тщательно подбирая каждое слово (это чувствуется) и опять же – комплексно. Это не назовешь ни анализом, ни комментарием, это именно проникновение в ткань стиха – глубокое и заинтересованное. И опять же - синтетическое. Ты так показал Майю Петрвону, что в ней просвечивают ее стихи, а в стихах – она. У меня есть какой-никакой опыт писания о поэтах и поэзии, и я знаю, насколько это тонкая работа – не подменить того, о ком ты пишешь собой. Твои излюбленные мысли (о шарообразности поэтической мысли, о расчеловечивании и т.д.), мелькающие и в других твоих книгах, здесь, конечно, есть, но они выполняют именно вспомогательную, поддерживающую, проясняющую функцию.
Майя Петровна полнокровно представлена в очерке как целокупный духовный феномен. Но духовность неразрывна с душевностью и, мне кажется, что именно душевность и теплота ваших отношений позволили тебе сделать (неудачное слово – выдохнуть, скорее, мне показалось, что очерк был написан на одном дыхании, возможно, я не прав, но читался – на одном) этот очерк столь замечательным. Читая его, я погружался в особое пространство, которое можно назвать «воздушный столп свободы», как ты чудесно охарактеризовал кухню Майи Петровны. Этот очерк красив той же неизбыточной красотой, что и стихи Майи Никулиной. Даже если воспринимать его, как «эскиз к портрету большого поэта», то эскиз этот вполне сам тянет на портрет.
А после очерка я перечитал стихи Майи Петровны. Все их, конечно, знал, но они – действительно при каждом прочтении – внезапны и неслыханны. Как и твои.
А еще я выяснил, откуда это пожелание «грозной судьбы». Ты мне одну из книг подписал – «с пожеланием грозной судьбы». Я и тогда почувствовал нехилую ответственность, а теперь, зная, что это еще и преемственное пожелание – она удвоилась. Думаю, твое пожелание многое определит (и уже определяет) в моей судьбе, как и Майино – в твоей. Ибо может ли поэт избежать грозной судьбы? Ответ однозначно отрицательный.
Сейчас я с огромным удовольствием читаю саму книгу и, перелистывая страницу за страницей, испытываю легкую грусть, что она скоро закончится – настолько содержательны, наполнены и интенсивны ваши беседы, настолько золотой, чистый, умный, разносторонний, цельный и чуткий человек Майя Петровна. Но когда я ее все-таки дочитаю (а это неизбежно) – с огромной радостью отрецензирую. Как и «Поэтов Урала», которых уже не дождусь заиметь.
Возможно, не все получилось, как было задумано. Саша мне говорила, как у тебя и у нее болела душа за эти вещи. Но я ей-богу, не могу сказать, что не получилось. По мне – всё супер. Так что рад бы покритиковать да нечего. Что ж поделать, если мне безумно близко и дорого все, что ты делаешь. Поэтому – низкий поклон тебе за твою работу (за все три книги), а ценность и значимость ее, думаю, ты не хуже меня понимаешь. Спасибо! Жму руку. Будь!

К. Комаров