1966 №7

Часть вторая.
ЧЕРНЫЕ ЗАРЕВА
И грянул бой
1.
Обстановка накалилась до предела.
9 октября 1899 года в просторном и строгом кабинете трансваальского президента Иоганнеса Стефануса Паулюса Крюгера собрались несколько высших чиновников и генералов республики. Ждали самого дядю Поля, как запросто называли президента в народе. Стрелки часов подходили к восьми утра.
Крюгер не признавал неаккуратности. Ровно в восемь он появился — большой, растяжелевший старик лет семидесяти с грубоотесанным му¬жицким умным лицом. Бережно сняв свой неизменный шелковый ци¬линдр, президент сотворил крестное знамение и вяловатым, чуть небреж¬ным жестом, в котором, однако, угадывалось нечто недюжинное и могу¬чее, пригласил присутствующих к своему рабочему столу. Усевшись за него и сам, он сказал:
— Я буду краток, господа.
Действительно, коротко, хотя и говорил замедленно,— может, ме¬шала трубка, которую он не выпускал изо рта,— Крюгер изложил суще¬ство создавшегося положения.
Великобритания явно готовилась аннексировать бурские республики. Все настойчивее она выдвигала свои старые требования расширить пра¬ва «угнетаемых» англичан и уменьшить срок для натурализации иност¬ранцев до пяти лет. Зимой, в июне, верховный британский комиссар в
Южной Африке Альфред Мильнер и президент Паулюс Крюгер спе¬циально провели в Блюмфонтейне двухстороннюю конференцию по этому вопросу, в конечном результате которой Крюгер в августе согла¬сился на требования великой европейской державы. Однако уже через несколько дней Чемберлен нагло заявил, что никаких гарантий незави¬симости, на которых настаивали буры, дать не может. Переговоры о соглашении затягивались, а Великобритания тем временем усиленно готовилась к войне. Она перебрасывала в свои южноафриканские гар¬низоны все новые подкрепления в возрастающих темпах. Еще в июле англичане начали покидать Йоганнесбург, а в сентябре бегство было уже массовым. Разве не все стало ясно?..
Президент немного помолчал, словно в последний раз взвешивал важнейшее для своей родины решение, и торжественно, чуть выпятив седую бороду, поднялся:
— Сегодня, господа, я направляю британцам ноту с требованием в сорок восемь часов предъявить разумные предложения и немедленно прекратить подвоз английских подкреплений. В противном случае,— голос старого дяди Поля едва приметно дрогнул,— мы начнем войну.
— Виват президент! — негромко, но пылко воскликнул Леон, фран¬цузский инженер, главный артиллерист республики.
Крюгер строго глянул на него и закончил:
— Буры готовы защитить родину от гнусных посягательств завоева¬телей. Не впервые нам брать оружие в руки. Мы верим в провидение, с нами бог!.. Если буры и падут на глазах равнодушной Европы, они все же удивят весь мир и спасут свою национальную честь. Аминь.
И опять он истово и широко перекрестился.
Вооруженные силы буров уже занимали рубежи для назревающих сражений. Он был дальновиден и далеко не прост, этот хмуроватый грубоотесанный старик с мужицким лицом, в прошлом сам мужик — па¬стух, охотник, фермер, затем воин и политик. Еще в сентябре он отдал секретное распоряжение о военной мобилизации во всех округах рес¬публики.
Сейчас войска буров сосредоточивались у границ британских владе¬ний. На юго-западе они подтягивались из Оранжевой республики к Кимберли, на западе — к Мафекингу, на юго-востоке к Наталю, главной и наиболее мощной колониальной провинции Великобритании в Южной Африке.
В коммандо, приближавшемся к натальской границе близ Фольксруста, двигалось и фельдкорнетство Артура Бозе. Войсковая колонна по¬ходила скорее всего на поток переселенцев, тем паче, что военной фор¬мы у буров не было. Вслед за мерно шагающими угрюмо-равнодушны¬ми волами тащились с тягучим поскрипом громоздкие фуры. Тут же, подпрыгивая на неровностях почвы, катились легкие повозки, запряжен¬ные мулами. Сновали по дороге всадники, шли негры, тут и там мелькали женские платья, поодаль — чуть сзади и в стороне — тянулись стада скота.
Буры не имели регулярной армии. Просто все мужчины от 16 до 60 лет по закону военного времени встали под ружье. Собирались по фельдкорнетствам. Каждый обязан был явиться со своим оружием, с двумя верховыми лошадьми, одним или несколькими чернокожими слу¬гами и необходимой поклажей. Буры побогаче приводили, кроме того, малые двухколесные повозки, запряженные парой лошадей или мулов. Другие, группами по восемь-десять человек, сообща снаряжали громад¬ные, длиной около шести метров, фургоны и к каждому из них — четыр¬надцать волов...
Свой рудничок Артур Бозе покинул легко, во всяком случае, без ви¬димого сожаления. Предприятия все равно закрывались, а сидеть у раз¬битого корыта было не в его натуре. Потратив часть денег на общее для всех снаряжение, остальные он, как полагали люди, припрятал в укромном местечке, а дом и хозяйство оставил на попечение старо¬го Клааса Вейдена. Изабеллу на семейном совете решено было взять с собой в поход. Так поступали многие буры — Бозе не был исклю¬чением.
Как-то само собой получилось, что Петр стал у Артура Бозе кем-то вроде ординарца или даже адъютанта, хотя такового фельдкорнету и не полагалось по чину. Бозе хотел было выдвинуть его в капралы, но счел, что, пожалуй, рановато: пусть Ковалев и отличился в дни «восстания Джемсона», все же он не был исконным буром.
Впрочем, мало кто знал, что ординарец фельдкорнета, лихой и быст¬рый здоровяк Питер — русский, а не бур. Он ничем не отличался от дру¬гих членов воинства. Загорелый и бородатый, в суконной куртке и кожа¬ных штанах, Петр сидел в седле, как влитой, будто с детства только и занимался тем, что объезжал скакунов в диких просторах вельда. На шляпе его красовалась кокарда четырех цветов трансваальского знаме¬ни: три цвета — голландского флага и четвертый, зеленый, цвет бур¬ских пастбищ. Увесистый сдвоенный патронташ плотно облегал плечо и грудь; верный «веблей» на поясе и маузеровская винтовка за спиной; к седлу приторочены переметные сумы, байковое одеяло, большая, обши¬тая войлоком баклага, — все как у других.
Да и сам Петр почти ни в чем не чувствовал себя на отличку. Он присматривался к людям вокруг,— чем не рассейские мужики, только более справные да степенные, а так — что ж: в простой одежде, борода¬тые, потные, с большими работящими руками. Недобрый ворог хочет согнать их с родной земли, порушить налаженную жизнь — и вот подня¬лись эти люди всем скопом, взялись за ружья, готовые грудью стать за матушку-землю... Чувство «понятия» и слитности с ними тепло вороши¬лось в Петровом сердце.
Подъехав к Дмитрию вровень, Петр склонился к нему, обронил негромко по-русски:
— Оглянись-ка, Мить... Совсем как, вроде, наш народ на рать со¬брался.
Дмитрий сначала не понял друга, потом сообразил, сказал дело¬вито:
— А как иначе-то! Народ, он, считай, повсюдно схож.— Потом ух¬мыльнулся:— Только вот ежели негритосов на нашу-то землю — вот было б диво! — И хохотнул, видно, представив, как глазели бы и поте¬шались их березовские, появись на улицах завода негры.
А Петр нежданно прихмурился, Дмитрий и не понял, отчего.
Протяжная команда покатилась по колонне: большой привал.
Солнце за спиной еще не пало низко, однако ясно было, отче¬го командиры решили встать на ночлег. Впереди темнела гряда боль¬шого леса, а ставить лагерь бурам куда сподручнее в степном при¬волье.
Вскоре отряд принял обычный для бивака порядок. Все повозки вы¬строили возле подножия холма в большой четырехугольник; внутри него начали ставить палатки и разводить костры. Коноводы-негры отправи¬лись с лошадьми за четырехугольник на сочные весенние травы.
Впереди находилась брандвахта — сторожевое охранение, однако приказано было по внешнюю сторону повозок и на вершину холма вы¬ставить еще дозорных.
— Пойду проверю свое семейное воинство,— подмигнул Петру Дмит¬рий и направился к костру, возле которого вместе с женой капрала Брюгеля Агатой кашеварила Белла.
Однако Агате это вторжение почему-то не понравилось.
— И трубку не успел выкурить, а уже к юбке потянуло? — встрети¬ла она Дмитрия.— Ну, коли тебе так нравится наша компания, возь¬мись-ка поработай: костей для рагу нарубить надо.
Белла зарделась: ей приятно было, что Дмитрий — ее большой и доб¬рый, ласковый Дик — пришел к костру. Однако молодая женщина смол¬чала, только бросила на мужа быстрый нежный взгляд. Дмитрий пере¬чить Агате не стал: чего доброго, поднимет шум, начнет насмехаться, она такая...
— С удовольствием, мефрау,— без удовольствия сказал он и при¬нялся за дело.
В сторонке, бросив на землю седло, уселся муж Агаты, капрал Гуго Брюгель, краснощекий густобровый крепыш в уже изрядном возрасте. Рядышком устроился его сын Клаус, такой же крепкий и щекастый, и сын сына Франс. Набивая трубку, Гуго добродушно подковырнул Дмитрия:
— Что, Дик, попался бабам в переплет? — Тот отмолчался.— Ну-ну, старайся, ночью чем-нибудь отплатят.
Похмыкав в бороду, Брюгель принялся кусочком замши протирать свой роёр. Он весьма гордился этим старинным голландским ружьем, доставшимся ему, наверное, от деда или прадеда. У ружья было лата¬ное ложе и поржавелый длинный шестиугольный ствол. Порох засы¬пался в дуло, потом туда шомполом забивалась пуля, обернутая в про¬питанный жиром пыж, и, наконец, на затравочный стержень надевался пистон. Проделывать все это Брюгель умел почти моментально, а стре¬лял из своей допотопной «пушки» самым превосходным образом: что такое промах, он не знал.
Дмитрий заметил, что буры вообще очень неохотно расстаются со своими старыми ружьями. Правда, роёры были уже совсем у немногих. Большинство пользовалось английскими «мартини», тоже старыми, но в общем-то добротными крупнокалиберными ружьями. На магазинную же винтовку «Стелсель-Маузер», появившуюся недавно, небрежно маха¬ли руками: «Это для детишек». Калибр ее был лишь 7,6 миллиметра, слона не убьешь...
— Эта моя штучка еще славно послужит,— приговаривал Гуго, обиходя ружьишко. — Не один английский глаз вобьет она в череп, помяни¬те мое слово. А если вражья пуля мою голову скосит,— ты слышишь, Клаус? — возьмешь тогда этот роёр из отцовских рук.
— Ладно тебе, отец,— с легкой усмешкой отмахнулся Клаус.
— «Ладно», «ладно»... Вам, молодым, все «ладно»,— заворчал ста¬рый Брюгель и вдруг рассердился: — Эй, бабы, кормить скоро будете? Мне еще посты проверять...
У края повозочного ограждения послышались громкие голоса, потом оттуда в сопровождении нескольких возбужденных буров к палатке Бозе прошел какой-то высокий интеллигентного вида человек. Под тем¬ными вразлет бровями живо поблескивали проницательные, все схва¬тывающие глаза; фетровая шляпа на нем сидела как-то по-особенному изысканно, сапоги выглядели щеголевато, бородка клинышком и усы были подстрижены аккуратно и со вкусом.
Петр раздумывал, не пройти ли к начальству, может, нужно что; наверное, приезжий доставил какие-то новости, но, пока он размышлял, Бозе и незнакомец уже вышли из палатки и скорым шагом направились к коновязи.
За палаткой валялся в траве Каамо. Петр подсел к нему.
— Что такое ультиматум, Питер? — повернулся к нему юноша.
— А что это тебе вдруг пришло в голову?
— Сейчас у бааса Бозе был приезжий ассистент-фельдкорнет Луис Бота. Он сказал: «Ультиматум предъявлен — пушки заряжены». Потом они оба заспешили к комманданту.
— Ага, значит, началось... Ультиматум — это требование с угрозой.
Например: отдай мне, Каамо, эту галету, что ты жуешь, или я тебя при¬душу.
— Ясно! — сказал Каамо и полез в карман.— Галета у меня есть еще. Пожалуйста.
Он вытянулся за эти четыре года, окреп и теперь физически мало в чем уступал Петру. До дней мобилизации они по-прежнему жили вдвоем в домике, заваленном книгами, и Петр, знавший уже по-настоя¬щему много, терпеливо и охотно учил юного друга и с радостью заме¬чал, что учение идет впрок. Даже Бозе, раза два или три случайно раз¬говаривавший с молодым негром, удивленно разводил руками:
— Это какой-то... как их называют?., феномен! Чернокожий — и та¬кой... знающий.
— А вы пробовали обучить грамоте других чернокожих? — усмехал¬ся Петр.— Попробуйте — увидите, сколько вокруг вас подобных «фено¬менов».
— Не болтай ерунду, Питер. Со своим черномазым дружком делай, что тебе угодно, а других не касайся. Прошу тебя, не касайся, Питер...
Они много читали; в книжной лавке Деккера уже знали курчавого темнокожего парня, который, выполняя поручения мистера Кофалефа, нередко сам, на свой интерес, выбирал ту или иную книгу. Порой они спорили о прочитанном, Каамо в спорах злился, ему все же не хватало слов, он начинал кричать, дико сверкал белками, но до ссоры дело ни¬когда не доходило. Обычно спор заканчивался веселой, почти ребячьей возней, барахтаньем, и Марта, часто навещавшая домик Петра, гова¬ривала:
— Дети! Два больших ребенка. Один ребенок белый, другой ребенок черный, но все равно оба ребенки.
Сейчас «оба ребенки» валялись в густой траве за офицерской палат¬кой и грызли галеты, изредка весело переглядываясь и помалкивая. Молчать с другом — это тоже хорошо.
Подошла Белла. Каждый раз, когда она заговаривала с Петром, легкое смутное волнение овладевало им. Совсем легкое — как то, что доходит до берега от камня, брошенного посредине озерка. Но все же оно было приятно, это воспоминание сердца, хотя и вызывало грусть.
— Ужин готов, Питер,— сказала Белла.— Ты не видел Дика?
— Он пошел выпить кружку эля в палатку к Флинку,— отозвался Каамо; этот чертеныш всегда все знал.
— Ну, тогда пусть ест рагу холодным. А мы давайте — горячим. Петр не любил есть у костра: его дружку Каамо было не положено сидеть вместе со всеми. Каамо брал еду в чашку и отходил в сторонку. Сегодня Петр сделал так же, и они превосходно поели вдвоем; только в стороне от костра очень уж досаждали москиты...
Стало темно. Торжественные плавные псалмы зазвучали над лаге¬рем: буры готовились ко сну. Петр вышел за ряд повозок.
— Ты осторожнее броди тут, Питер,— сказал из ночи чей-то голос.— Во тьме-то не сразу разберешь, свой или англичанин.
— Ты же разобрал,— откликнулся Петр, не зная, кому отвечает.
— У меня глаз львиный,— сказали из ночи и замолчали.
Медленно выползал из-за холма месяц. Это был месяц южного по¬лушария. Если в северном полушарии, в России, рожки молодого меся¬ца смотрят влево, то здесь они смотрели вправо.
Тихой свежестью дышала горная степь. Привычно, звонко и не¬умолчно свиристели цикады. Всполошно взметывались за темными повозками отсветы бурских костров. На
востоке чернели громады леси¬стых Драконовых гор. Там были   англичане. Туда предстояло идти отряду...  

2.
Гелиограф принес эту весть раньше телеграфа. В большом зеркале аппарата то вспыхивало, то потухало брошенное издалека отражение солнца, зеркало прерывисто мерцало, и гелиографист, безусый парниш¬ка, эти мерцания запросто переводил на обычный человеческий язык.
«Война объявлена»,— сообщил гелиограф.
Весть эту ждали с часу на час, и все же в первые минуты она не то что ошеломила — вызвала какую-то растерянность: раз война, надо вое¬вать, делать что-то надо, а где он, враг?
На храпливом коне влетел в лагерь ординарец генерала Мейера. Следом за ним Петр зашел в палатку Бозе. Приказ был — немедля пе¬рейти границу Наталя и, обойдя Фольксруст, скорым маршем направ¬ляться к Ньюкаслу. Бозе предписывалось выслать вперед подрывников, чтобы повредить железную дорогу от Ледисмита на Ньюкасл: англича¬не могли по ней подбросить войска.
Выпив добрый жбан холодной воды, ординарец поскакал дальше.
Лагерь пришел в движение. С крестьянской сноровкой, деловито и быстро, снимали буры палатки, собирали походную утварь, запрягали волов в повозки, седлали лошадей.
Бозе подозвал Петра.
— Ну, штейгер, тебе, как говорится, запал в руки. Бери динамит, петарды, капрала Брюгеля с его ребятами — и вперед. Не нарвитесь на англичан. Заодно, если удастся, уточните их расположение. Нам из¬вестно, что их главные силы где-то за Ньюкаслом, а где — это известно пока только их командующему... Держи-ка.— Он протянул Петру цейсовский полевой бинокль.
Ребята Брюгеля, молчаливые бородатые буры, хоть внешне радость и не выказывали, были довольны: первое боевое дело. Дмитрий тоже попросился с ними. Бозе сказал: «Не в обозе же воевать моему зятю». Набралось пятнадцать человек — двенадцать белых и три негра.
Наметом обойдя Фольксруст, группа перешла на рысь и ходко дви¬нулась на юг широкой торной тропой вдоль железной дороги.
— Гуго, надо бы двух-трех  вперед  выслать,  дозорными,— сказал Петр.
— Давай вышлем,— добродушно согласился капрал.
Тропа тянулась густым лесом, то поворачивая к железнодорожному полотну, то прячась в густых дебрях. Порой попадались маленькие се¬ления и фермы. К первому поселку подбирались осторожно, оставив лошадей в укрытии. Поселок был пуст. Все говорило о поспешном бег¬стве — недоеденный завтрак в доме, недописанное письмо, незакрытые окна и двери.
— Хо-хо! — сказал Клаус.— Стоило дяде Полю гаркнуть — их и след простыл. В штанах, наверное, мокро стало. Так и повоевать не при¬дется.
—- Не скалься раньше времени,— оборвал его отец.— Англичане — нация хитрая. Коварство на войне, ох, какое сильное оружие. Все впе¬реди, сынок.
У следующего селения он приказал опять укрыть лошадей в зарослях и ползти к домам со всей осторожностью. Здесь они все же нашли одного жителя — дряхлого беззубого негра. Перепуганный до полусмер¬ти старик, коверкая слова, пояснил, что большинство уехало из поселка еще два дня назад, а те, кто оставался, бежали сегодня утром, когда стало известно, что война объявлена.
— Куда бежали? В Ньюкасл, в Ледисмит?
— Ледисмит, Ледисмит, — кивал старик.
— А, может, в Дурбан?
— Дурбан, Дурбан... Там, туда.— И тонкой высохшей рукой махал на юг...
К полудню стало совсем жарко. Решили передохнуть на берегу бы¬строго, бегущего с гор ручья. Напоили лошадей; напившись сами, по¬жевали билтонга, сушеного мяса, и попили опять.
— Благодать! — Дмитрий с удовольствием растянулся на траве во весь богатырский рост.— И на кой черт война?
— Оно, конечно, тебе бы лучше пожрать да поспать,— беззлобно кольнул его один из бородачей.
— Ему — не просто поспать, ему бы с женой,— подхватил Клаус. Дмитрий   легонечко похмыкал  и вдруг, вскочив,  схватил обоих
насмешников в охапку и потащил к ручью с явным намерением оку¬нуть.
— Ну, ну, бугай! — с усмешкой прикрикнул на него Петр.— Не ку¬паться приехали...
Вновь бежала вперед тропа. Солнце постепенно сникало к горным вершинам. Вновь загомонили в чаще леса птицы. Так покойно и мирно было вокруг, что Каамо, сам того не замечая, начал в такт лошадиному шагу напевать что-то. Брюгель несколько раз оглянулся на него серди¬то, потом не выдержал:
— Эй ты, пичуга черноносая! К мамочке в гости собрался? Запел!.. В это время навстречу им вылетел из леса один из дозорных:
— Капрал, англичане!
— Где?
Дозорный объяснил, что они с товарищем, выехав на опушку леса, заметили английский разъезд. Это с милю отсюда. Товарищ остался там наблюдать...
Они дали коням шенкеля и понеслись к опушке. Лес притих, каза¬лось, смолкли птицы. Или просто они уже ничего не замечали, не до этого стало.
Дозорный на опушке указал им на группу всадников, едва заметно мельтешивших вдали, у края широкой долины, уходившей к югу. Петр поднес к глазам бинокль. Всадников было семеро. Они не спеша и без¬заботно, должно быть переговариваясь, рысили вдоль дороги, направ¬ляясь, наверное, к своей части.
— Ну, пора, пожалуй, рвать,— Брюгель кивнул на железнодорож¬ное полотно,— да будем сматывать удочки.
— Нет, капрал, рано. Давай-ка потихонечку двинемся вперед, а? Надо же узнать, куда направляются эти субчики. А подорвать — всегда успеем.
Брюгель взглянул в озорноватый прищур Петровых глаз и махнул рукой:
— Давай...
Время от времени останавливаясь, сторожко вслушиваясь и все всматриваясь в окружающую местность, они миновали еще один лес, поднялись на скалистую гору, и тут глазам их предстал городок Данди,. а возле него в котловине, под горой, английский лагерь. Множество ост¬роконечных палаток торчало вдоль речушки, прорезавшей горную доли¬ну. У буров палатки были низкие, приземистые, а эти возносились вы¬сокомерно. Меж палаток сновали солдаты в красных мундирах, корот¬ких клетчатых юбочках и белых гетрах.
— Гайлендеры,— хриплым шепотом сказал Брюгель.
То был лагерь горного шотландского полка. Дымила полевая пекар¬ня, из кузницы доносился еле слышный на расстоянии перезвон. У ряда повозок громоздились зарядные ящики, тут же стояли пушки. Петр на¬считал восемь орудий.
— Ну вот,— сказал он,— теперь можно и дорогу ковырнуть.
Они договорились с Брюгелем, что на железнодорожное полотно Петр выйдет вдвоем с Каамо, а остальные будут страховать их на вся¬кий непредвиденный случай. Спустившись с горы и оставив лошадей на краю леска, буры пробрались поближе к полотну и залегли меж кам¬ней.
С взрывчаткой в переметных сумах Петр и Каамо поползли к стальной колее.
Они уложили уже три заряда динамита, вкопав их в разных местах, чтобы рвануть, так уж разворотить дорогу основательно, когда Брюгель крикнул тревожно:
— Побыстрее, Питер!
И тут же раздался выстрел. Стреляли англичане. С высотки, подняв¬шейся по ту сторону железнодорожного полотна. Была ли это группа сторожевого охранения лагеря или патруль — кто разберет, важно, что противник заметил диверсантов на дороге и открыл огонь. Первая пуля просвистела над головой Петра, вторая ударилась о рельс неподалеку и, скользнув по нему, отлетела с противным жужжанием.
— Беги к лошадям, я справлюсь один,— нервно бросил Петр Каамо, но тот не тронулся с места, только прижался к земле.
Гулко ахнул роёр Брюгеля. Сразу же выстрелил кто-то еще из буров. Петр не оглядывался, он спешил закончить свою работу.
Бурские пули прижали английских стрелков к камням высотки. Но, видимо, в лагере сообразили, что происходит, и какой-то командир при¬нял быстрое и грозное решение. По дороге ударила пушка. С визгом хлестнула по деревьям шрапнель. Снаряд разорвался далеко, но ведь это был только первый снаряд...
Рядом с Петром плюхнулся запыхавшийся Дмитрий.
— Подмогнуть? — выдохнул он.
— Пошел отсюда! — почти закричал Петр, разматывая бикфордов шнур.
Еще один снаряд тарарахнулся в сторонке. Уже ближе.
— Каамо, беги! Подрывать буду!
Парень прыгнул в сторону и понесся к лесу. Снова засвистели пули.
— Скажи там ребятам, пусть отходят,— повернулся Петр к Дмит¬рию.— Я сейчас...— Он отполз к ближнему камню, ткнулся в него голо¬вой, шнур был зажат в кулаке.
Разорвались еще два снаряда, и солдаты в красных мундирах ожи¬ли на высотке, перебежками двинулись к дороге... От леска раздался резкий свист. Петр оглянулся: товарищи были уже возле лошадей. Он поджег шнур, вскочил и побежал. О ствол дерева рядом шмяк¬нулась пуля. Петр бросился за большой валун: надо было подождать взрыва.
С высотки проворно спускались гайлендеры и кричали что-то.
Земля дрогнула и ухнула, столб пламени, дыма и песка рванулся ввысь. Смоленая шпала хлопнулась около Петра. Он кинулся к това¬рищам...
Они сразу же взяли в карьер по торной лесной тропе. Только мель¬кали стволы деревьев, жарко дышали кони, у Петра чуть дрожали руки. Через несколько миль, переходя на рысь, капрал Брюгель крикнул, не оглядываясь:
— Эй, черноносый, что не поешь? Теперь можно!..

3.
Бой гремел на высотах у городка Данди, в сорока милях на север от Ледисмита. Шла яростная перестрелка.
Продвигаясь вдоль железной дороги на юг и все ожидая нападения англичан, передовые отряды дошли до лагеря противника в котловине возле города. Это был тот самый лагерь, рядом с которым подорвали дорогу, только теперь войска в нем прибавилось. На горе Дунди-гиль, с которой гайлендеры обстреляли Петра, англичане установили пуш¬ки — приготовились обороняться.
Генерал Мейер приказал выкатить в стрелковые цепи свои орудия. Это походило на дерзость: пушек было всего две против двенадцати английских. Вообще с артиллерией бурам приходилось туговато: на всю трансваальскую армию насчитывалось только четыре осадных орудия Крезо, сорок восемь полевых пушек да двадцать скорострельных 37-мил¬лиметровых орудий, называемых гранатными пулеметами. Впрочем, и у англичан на первых порах артиллерии было не густо.
Обе пушки поставили на прямую наводку. Петр залюбовался артил¬леристами. Они стреляли спокойно, не суетясь, вроде бы и не обращая внимания на град пуль и снарядов. Они были совсем юными, эти бра¬вые пушкари. Артиллеристов буры отбирали специально, инженер Леон самолично проверял их знания, особенно напирая на математику. Ста¬рички были сильны в ней лишь тогда, когда требовалось посчитать монеты в кубышках, потому в артиллерии и служила в основном моло¬дежь.
Петр почувствовал, что рядом с ним, за камнем, появился еще кто-то. Он оглянулся — это был Лука Мейер, генерал.
— Где фельдкорнет Бозе? — спросил он.
Петр указал,— Бозе залег за ближним скальным выступом. Мейер перебежал туда, Петр на всякий случай за ним.
— Почему молчит твой пулемет, Бозе? — сердито спросил генерал. Старик отмахнулся:
— Зачем я буду зря тратить патроны? Мы и ружьями перебьем их всех.
Мейер было нахмурился, но тут же рассмеялся:
— Узнаю старую бурскую закваску... Ну, смотри, тебе виднее.— Тут он глянул влево и увидел под горой развороченное полотно железной дороги; ткнул в его сторону коротким толстым пальцем: — Славно твои ребята сварганили это дельце.
Бозе кивнул на Петра:
— Это он...
Мейер внимательно посмотрел на Петра. Парень, видно, понравил¬ся ему.
— Добрый бур,— сказал генерал. Снаряды англичан рвались все чаще.
— Надо ждать атаки,— сказал Мейер и повернулся к Петру.— Вот что, молодец. Бегом вниз, на коня — и лети навстречу комманданту Эразмусу. Его колонна уже должна подойти. Пусть он разворачивает ее по ту сторону дороги, чтобы огонь — во фланг англичанам. Попя¬тно?
— Понятно! — Петр вскочил и побежал.
Он пробегал совсем близко от пушки, когда английский снаряд ра¬зорвался, ударившись прямо об орудие. Наводчик рухнул без головы. Рядом, весь в крови, упал заряжающий. Осколки просвистели над Пет¬ром...
Колонну Эразмуса он перехватил за милю до бурского лагеря. Ком-мандант, густо заросший черным волосом, неуклюжий угрюмый муж¬лан, выслушав приказание, буркнул:
— Показывай, куда,— веди.
Петр вывел колонну во фланг англичан в самое подходящее время. Гайлендеры двинулись на штурм высоты, занятой отрядом Бозе. Пере¬бегая от укрытия к укрытию, они стреляли и продвигались, упрямо про¬двигались вперед. Эразмус приказал рассыпаться в цепь и открыть огонь.
- Действуйте! В бою каждый сам себе офицер,— напутствовал он подчиненных, сам поудобнее устроился за обомшелым камнем и тут же метким выстрелом свалил подвернувшегося на мушку шотландского лейтенанта.
Огневой удар с фланга был неожиданным для атакующих. Бросая на поле боя трупы, гайлендеры поспешно отступили.
— Эй, проводник,— окликнул Эразмус Петра,— возвращайся к ге¬нералу Мейеру, сообщи, что я выполнил его приказ...
Луку Мейера Петр рассчитывал найти на огневых позициях, но едва въехал в лагерь, сразу наткнулся на генерала. Сидя у костра возле палатки Бозе, он жадно ел. В бороде застряли кусочки хлеба и мяса. Петр доложил.
— Садись,— кивнул Мейер.— Положи-ка ему, красавица, рагу. Он этого вполне заслужил.
Последние слова были обращены к Белле.
— Питер, как там Дик?
— Не знаю, я оттуда уже давно.
— Там все превосходно! — Мейер ободряюще подморгнул Белле.
— Тебя, Питер, спрашивал какой-то Коуперс. Это, наверное, тот, о котором ты нам рассказывал.
— Ян?
— Не знаю, Ян или не Ян, но славный человек.
— Где он?
— Вон у тех костров. Их прибыло человек пятьдесят, отдыхают... Наскоро поев, Петр почти побежал к большой поляне, на которой
курились костры, а возле сидели и лениво бродили несколько десятков буров. Он шел, вглядываясь в людей, и вдруг услышал:
— Масса Питер!
Навстречу ему, расплывшись в улыбке, шагал Мангваэло... Через минуту Петр уже обнимался с Коуперсом, потом они долго рассматри¬вали друг друга, хмыкали и улыбались молча. Ян почти не изменил¬ся за эти годы, только стал, пожалуй, более поджарым, а кожа на лице еще потемнела и резче выделялись белесые, совсем выгоревшие брови.
— Масса Питер,— робко прервал молчание Мангваэло,— с вами был тогда мальчик, его звали Каамо... Он здесь?
— Здесь, Мангваэло, здесь! Только он совсем уже не мальчик— муж¬чина. Он возле тех палаток, за перелеском.
— Вы разрешите, масса Ян, я поищу Каамо?
— Беги, старик, беги, ищи,— весело разрешил Ян.
Они присели в тени большой смоковницы и начали рассказывать каждый о себе, но толку от этих рассказов было мало: друзья переби¬вали друг друга вопросами и восклицаниями, прыгали с первого на третье.
— А сейчас ты... к нам? — спросил наконец Петр.
— К кому это к вам? — усмехнулся Ян. И рассказал, что он состоит в особом отряде, который организован одним из йоганнесбургских адво¬катов. Отряд небольшой — всего сорок пять человек — и пока никому не подчинен. Его задача — разведка, диверсии, внезапные налеты на врага.— У вас в России, когда вы воевали с Наполеоном, был такой пар¬тизан Давыдов, о нем рассказывал нам командир и сказал, что мы бу¬дем действовать, как Давыдов... Слушай! — воскликнул Ян, его осенило: — Давай в наш отряд, а? — И, не дав Петру ничего сообразить, вско¬чил.— Идем. Идем к командиру...
Этого человека Петр узнал сразу — адвокат Терон. Узнал и тот:
— Я помню... Мы познакомились с вами в книжной лавке. Только вот имя, простите, забыл.
— Петр Ковалев.
— Питер, просто Питер! — весело поправил Ян, обрадованный, что Терон и его друг, оказывается, знакомы.
— Меня зовут Губерт. — Терон протянул руку.— Итак, в наш отряд?
— Я должен подумать... посоветоваться со своим другом, он тоже русский.
— Вот и друга тащите с собой.
— Я посоветуюсь,— сдержанно повторил Петр.
Терон сказал, что вот-вот должна подойти главная бурская колон¬на, а с ней — ассистент-генерал Луис Бота, его приятель. С ним он на¬деется уточнить задачи своего отряда.
— Ассистент-генерал? — удивленно переспросил Петр.— Несколько дней назад он был только ассистент-фельдкорнетом.
— Был,— улыбнулся Терон.— Но ему просто на роду написано быть генералом. Богат, предприимчив, образован, талантлив. Он еще, помя¬ните меня, возглавит наше правительство. Это мы с вами отвоюем и вер¬немся к своим делам, а Бота пойдет выше.
Не знал Терон, что его пророчество относительно Луиса Бота сбу¬дется — тот действительно «пойдет выше» и станет премьер-министром будущего Южно-Африканского Союза. А вот насчет себя и Петра Терон ошибался...
Подошла колонна под командованием генерала Шалька Виллема Бургера. Еще один отряд буров занял нависшую над английскими по¬зициями гору с запада; теперь англичане были обложены с трех сторон и под густым обстрелом не могли поднять голов. Но к вечеру Бургер приказал отвести бойцов для отдыха, на огневых позициях осталось лишь охранение.
Наутро английский лагерь был пуст. Ночью воинские части вышли через горловину «мешка» и ускоренным маршем двинулись к Ледисмиту, чтобы соединиться с войсками генерала Уайта. Они отступили столь поспешно, что бросили боевые и продовольственные запасы и оставили раненых, даже самого начальника лагеря генерала Саймонса.
Мейер и Бота предложили преследовать англичан: конные буры еще легко успели бы догнать противника.
— Не к чему, господа,— хмуро сказал Бургер. Худой и длинный, он смотрел поверх голов своих собеседников.— Никуда они от нас не уйдут...
Война, какой не бывало
1
Англичанам в Южной Африке приходилось туго. Кимберли и Мафе-кинг задыхались в плотной осаде. На юге буры, перейдя реку Оранже¬вую, прочно утвердились в горах уже на территории Капской колонии. В Натале, захватив Ньюкасл и Данди, армия главнокомандующего Трансвааля, вице-президента каммандант-генерала Питера Жубера вплотную подступила к Ледисмиту. Буров было около двадцати тысяч против десяти генерала Уайта. Все труднее было пробиваться поездом
с юга к осажденному городу. Джордж Уайт нервничал, надо было во что бы то ни стало разорвать смыкающееся бурское кольцо...
Позиции буров располагались на цепи невысоких каменистых хол¬мов. Стрелкам было покойно в укрытиях за скалами и в траншеях. Не¬подалеку впереди тянулась упрятанная в траву сеть заграждений из колючей проволоки.
Петр сидел в кустах на высотке и по коре узловатой, чуть погнутой палки вырезал узоры, чтобы потом обжечь их в огне, как бывало это еще в детстве. Просто нечего было делать. Он стосковался по книгам и очень ругал себя, что не взял с собой ни одной. Но кто же знал, что на войне найдется время и для чтения?.. Уже вторые сутки они торчат здесь в бездействии. Терон с утра, прихватив Коуперса, уехал в лагерь Жубера, надеялся договориться с главнокомандующим о месте и задачах своего отряда. Петр опять разговаривал сегодня с Дмитрием. На две части разрывается душа у друга; и хочется служить с Петром у Терона, и жаль расставаться с женой. Жена все же пересилила...
— Зачем ты это делаешь? — Петр и не слышал, как подошел Каамо.
— Так, брат, от безделья... Ты что такой хмурый?
— Я не хмурый. Я думаю.
— О чем?
Каамо не ответил, прилег рядом, закинул руки под голову.
Солнце сползало за горы. Кирпичные здания в Эланслаагте за пози¬циями буров сделались ярко-оранжевыми. На долину перед высотками наползала густая тень.
— Питер, правда, что на стороне англичан много негров?
Каамо спросил равнодушным тоном, но Петр понял, что он притво¬ряется: на самом деле это было, видимо, очень важно для парня.
— Да, говорят, есть. Зулусы и басуто. А что? Каамо опять не ответил. Каамо думал.
«Как же так? — думал он.— Буры воюют с англичанами — это понят¬но. Буры хотят защитить свою землю, которую когда-то они отняли у негров. Но почему негры должны воевать с неграми? Каамо еще не уби¬вал никого, но раз война, он будет убивать и, может быть, убьет какого-нибудь парня из басуто. А ведь басуто — родственники бечуанов. Когда-то это был один народ, и великий вождь Мокагин был вождем и бечуа¬нов и басуто. Почему же бечуан Каамо идет против англичан, а басуто идут против Каамо вместе с англичанами? Если бы они хотели отбить у буров землю для себя, это было бы понятно. Но ведь землю они будут завоевывать для англичан?.. Зачем им это? А зачем Каамо надо уби¬вать англичан?.. Ну, Каамо-то — надо. Англичанин убил его отца, а не бур. Англичане разрушили, уничтожили его крааль, и теперь где-то в саванне бродят его родные и его мать. Может, мать уже и умерла... Нет, дело не в этом, не в этом... Почему негры должны убивать друг друга?»
Его мысли путались. Все-таки это было очень сложно и непо¬нятно.
— Вот и готова тросточка,— сказал Петр и повернулся к Каамо.— Тебя тревожит, что бурским неграм придется воевать против тех, кто идет с англичанами?
Каамо поднял на него удивленные глаза:
— Да... Как ты это узнал? Петр невесело усмехнулся.
— Я тоже думал об этом. Конечно, было бы лучше, если бы негры объединились и отвоевали свои земли для себя, а не для своих хозяев. Но сейчас неграм этого не сделать — задавят. Надо, как говорится, из двух зол выбирать меньшее. Какое зло для тебя меньше — буры или англичане?
Каамо задумался только на секунду.
— Буры — меньше.— Он поднял на Петра большие карие глаза, в ко¬торых все еще таились недоумение и тревога.
— Вот и поступай, как подсказывает совесть.— Петр встал.— Пой¬дем, у Мангваэло уже готов, наверное, ужин... Стой, стой. Смотри-ка — шевелятся...— Он вскинул к глазам бинокль, подарок Бозе.
Стараясь укрыться за холмами и перелесками, от Ледисмита поход¬ным маршем двигалась воинская колонна. Правее — еще одна. Шли горные шотландские стрелки и пехота, тянулась артиллерия.
Петр бросился к Бозе...
На рассвете англичане начали бой. Ударили пушки. Пока две бата¬реи стреляли, две другие продвигались вперед. Позиции буров окута¬лись едким зеленоватым дымом: снаряды были начинены лиддитом, но¬вой английской взрывчаткой. Разбившись на четыре колонны, солдаты Уайта скорым шагом приближались к высоткам, занятым бурами.
Немногочисленные бурские пушки отвечали лениво, словно нехотя: артиллеристы ждали, когда англичане подойдут поближе.
— Эй, Питер,— окликнул капрал Брюгель,— ты что тут делаешь? Ведь ты в отряде удальца Терона.
— А что,— лопаткой углубляя яму за камнем, откликнулся Петр,— если у Терона, так нельзя и пострелять по англичанам?
— Ну-ну, ты парень лихой... Смотри, готовятся к атаке. Английские колонны развертывались в цепи. Пушки зачастили. Один
из буров справа от Петра охнул и злобно выругался. Голова его ткну¬лась в землю. Петр подполз — стрелок был мертв.
Пронзительно заиграл сигнал атаки английский горнист. Гнусавые шотландские волынки завели какую-то боевую мелодию. Четыре бата¬реи — сорок восемь орудий — разом начали вспахивать склоны высоток. От дыма стало совсем зелено, солнце, чуть затянутое перистыми обла¬ками, сделалось голубоватым.
Петр целился тщательно, неторопливо. Выстрелив, он смотрел — упал ли тот, в которого стрелял, и, убедившись в этом, выбирал новую цель.
А землю он копал зря.
У соседнего камня плюхнулся Бозе.
— Хорошо, ребятки, все хорошо! — закричал он и повернулся к Брюгелю: — Капрал, передать по цепи влево: отходим на вторую позицию. Пусть их пушки лупят по пустому месту. Питер... Хотя нет. Где твой чернокожий приятель?
— Я здесь, господин коммандант! — высунул голову из укрытия Каамо.
— Слышал мой приказ? Передай его по цепи вправо...
Вторая позиция буров была расположена метрах в семистах позади, на холмах повыше. Оттуда поле боя было видно, как стол за обедом. Передовые цепи англичан — они были густыми: наступали два полка пехоты и два батальона гайлендеров — наткнулись на проволочные за¬граждения. Пока их резали саперными ножницами, бурские артиллери¬сты отыгрались. Они валили англичан десятками. К ним дружно при¬соединились пулеметы и ружья. В атаку на вторую позицию буров не¬приятель двинул уже поредевшие цепи.
Буры повторили маневр и отошли на третью, последнюю позицию. В это время прискакал Терон. Прямо на коне он влетел на вершину хол¬ма, осмотрелся, чертыхнулся и, круто развернувшись, ускакал куда-то на левый фланг.
Английская атака захлебывалась.
Джордж Уайт, наблюдавший за боем издали, повернул к адъютанту неестественно спокойное, закаменевшее лицо:
— Прикажите играть отбой.
Но было уже поздно. С криком «хурра» с левого фланга буров выле¬тел отряд йоганнесбургской полиции, четыреста пятьдесят конников. Впереди па взмыленном коне скакал Губерт Терон.
«Ах, если бы да бурам сабли!» — подумал Петр.
И тут же Дмитрий, засевший в траншее неподалеку, крикнул ему: — Петро! Русских бы казачков сюда, а?
Но сабель у буров никогда не бывало. Прорвавшись во фланг и тыл англичан, йоганнесбуржцы спешились и открыли ураганный пулеметно-ружейный огонь. Наступавшие отхлынули от бурских траншей и, зажа¬тые огнем с двух сторон, пустились в бегство.
Однако уйти удалось далеко не всем. На левом фланге металась, потом залегла и, наконец, выбросила белое полотнище изрядная группа англичан.
Все было кончено.
Почти полторы тысячи солдат и сорок офицеров пленили в этот день, 31 октября, буры, да еще не одну сотню англичан уложили на склонах пологих каменистых высоток. Двенадцать пушек и тысячи винтовок стали их трофеями...
Войска Уайта целиком влезли в Ледисмит. Буры сцепили вокруг кольцо осады. Три «длинных Тома» — осадные орудия, лонгтомы — били по городу. Англичане засели в блиндажах и подвалах. У них остава¬лась одна надежда — ждать подкреплений с юга, из Дурбана, порта на Индийском океане, где высаживались войска ее величества королевы Виктории.
На юг, в обход Ледисмита, двинулась трехтысячная колонна буров под начальством генерала Бота. С ней уходили коммандо Бозе и отряд Терона.

2.
Николай Александрович Романов, тридцатилетний царь и император всероссийский, пребывал в превосходном настроении. Он с семейством гостил у своего шурина, великого герцога Гессенского, отдыхая в охот¬ничьем домике — роскошной усадьбе в Волчьем парке под Дармштадтом. Сегодня его навестил старый герцог Баденский, с ним приехала куча знатных родственников, и все они мило провели утро в веселой прогулке, потом играли в лаун-теннис, Николай дважды выиграл у Кар¬ла-Августа, герцога Саксен-Веймар-Эйзенахского, и был этим очень доволен: Карл считался неплохим спортсменом. За обедом на Николая Александровича вдруг нашло красноречие, и очень пространно и не очень выспренно он говорил о судьбах мира и без намеков, прямо вы¬сказал мысль о том, что может повернуть эти судьбы, обрушив мощь российской армии на зарвавшуюся Великобританию. Его слушали поч¬ти восторженно, — правителям Германии Англия была ненавистна. Из-за стола император встал, полный величия и веры в свою высокую звезду.
Зайдя в кабинет, он вспомнил о письме от Ксении, своей сестры, отдыхающей в Ливадии, и решил на него ответить: мысли, высказанные за столом, просились теперь на бумагу, тем, паче, царь знал, что от се¬стры и ее мужа мысли эти немедленно перейдут в великосветские и пра¬вительственные круги.
Он сел за стол, придвинул лист бумаги и, привычно огладив бород¬ку, вывел аккуратным писарским почерком: «21 октября 1899 г.». Для начала Николай Александрович поблагодарил сестру за письмо и теле¬граммы, изложил свое мнение о влиянии погоды на отдых и сообщил, что здесь, в Средней Германии, погода нынче удивительно хороша — «благодать господня!» — сегодня в тени было шестнадцать градусов, и чай они пили на воздухе.
Теперь можно было перейти и к главному.
«Как ты и Сандро , я всецело поглощен войной Англии с Трансваа¬лем; я ежедневно перечитываю все подробности в английских газетах от первой до последней строки и затем делюсь с другими за столом свои¬ми впечатлениями. Я рад, что Аликс  во всем думает, как мы; разумеет¬ся, она в ужасе от потерь англичан офицерами, но что ж делать — у них в их войнах всегда так бывало!
Не могу не выразить моей радости по поводу только что подтвердив¬шегося известия, полученного уже вчера, о том, что во время вылазки генерала Уайта целых два английских батальона и горная батарея взя¬ты бурами в плен!
Вот что называется влопались и полезли в воду, не зная броду! Этим способом буры сразу уменьшили гарнизон Лэдисмита в 10 тысяч чело¬век на одну пятую, забрав около 2000 в плен.
Недаром старик Крюгер, кажется, в своем ультиматуме Англии, ска¬зал, что, прежде чем погибнет Трансвааль, буры удивят весь мир своей удалью и стойкостью. Его слова положительно уже начинают сказы¬ваться. Я уверен, что мы еще не то увидим, даже после высадки всех английских войск. А если поднимется восстание остальных буров, живу¬щих в английских южно-африканских колониях? Что тогда будут де¬лать англичане со своими 50 тысячами; этого количества будет далеко не достаточно, война может затянуться, а откуда Англия возьмет свои подкрепления — не из Индии же?»
Николай Александрович отложил ручку и пошевелил пальцами, раз¬миная их. Потом встал и, пройдясь по кабинету, приблизился к окну. В дальнем конце аллеи показались Александра Федоровна и престаре¬лый протопресвитер придворных соборов Иоанн Янышев, духовник цар¬ской семьи. «О завтрашней службе договариваются,—
подумал царь.— Ну что ж, Алике — дела церковные, мне — государственные». И, ощутив новый прилив величия и бодрости, опять подошел к столу.
«Ты знаешь, милая моя, что я не горд,— продолжал он,— но мне при¬ятно сознание, что только в моих руках находится средство вконец из¬менить ход войны в Африке. Средство это очень простое — отдать при¬каз по телеграфу туркестанским войскам мобилизоваться и подойти к границе. Вот и все! Никакие самые сильные флоты в мире не могут помешать нам расправиться с Англией именно там, в наиболее уязвимом для нее месте».
Он снова огладил свою бородку и горделиво вскинул голову: свиде¬телей в комнате не было, император мог отдаться честолюбивым мечта¬ниям. Однако, будучи, хотя и никудышным, государственным деятелем, он понимал, что одно дело «расправиться с Англией» в письме к сестре, другое — в действительности. И, чуть сникнув, продолжал:
«Но время для этого еще не приспело: мы недостаточно готовы к серьезным действиям, главным образом потому, что Туркестан не соеди¬нен пока сплошной железной дорогой с внутренней Россией.
Однако ж я увлекся, но ты поймешь, что при случае невольно иног¬да самые излюбленные мечты вырываются наружу, и невозможно удер¬жаться, чтобы не поделиться ими.
Даже тут в мирном Дармштадте большое возбуждение, как и везде, против Англии, и самое горячее участие в судьбе африканских голланд¬цев!
Когда это письмо дойдет до тебя, мы уже будем в Скерневицах. По пути придется остановиться почти на весь день в Потсдаме, где я наме¬рен всячески натравливать императора  на англичан, напоминая ему о его известной телеграмме Крюгеру!»
Николай Александрович бегло сообщил кое-какие придворные ново¬сти и, «крепко обняв» все семейство сестры, подписался: «Сердечно тебя любящий старый Ники». Уже усталой рукой он запечатал конверт и дернул шнур звонка,— чтобы забрали письмо. Из гостиной слышались голоса жены и Янышева — надо было выйти к ним...
Николай Александрович Романов был далеко не единственным, кого волновали события в далекой Южной Африке. О них взахлеб говорил весь мир.
Конечно, больше всего шумели в Англии. Начала шуметь еще до войны пресса, когда же вспыхнули военные действия, она потеряла по¬нятие об удерже. У прессы было вполне достаточно нахальства, чтобы сделать вид, будто буры обижают англичан. Буров обзывали грязным мужичьем, тупицами, белыми дикарями. Англичане считали, что южно¬африканские фермеры воюют «неблагородно»: прячась за камнями и скалами, посылают пули в солдат ее величества, пользуясь тем, что на солдатах — яркие красные мундиры. (Очень скоро, впрочем, правитель¬ство распорядилось заменить красный цвет на хаки). Парламентарии произносили длинные гневные речи. Полуголые девицы в варьете испол¬няли патриотические песенки. Сигаретные коробки украсились портре¬тами английских генералов. По вечерам у военного министерства, где вывешивались сводки и списки убитых и раненых, собирались толпы. Вся страна то впадала в уныние,— «вы слышали, боже мой, Ледисмит окружен», то сходила с ума от радости,— на «Модере побита целая сот¬ня буров».
Шумели и в других странах. В Санкт-Петербурге развернул активней¬шую деятельность комитет помощи бурам под председательством пастора Гиллота. Россия, совместно с Голландией, снарядила и послала в Транс¬вааль два санитарных отряда. В Южную Африку выехали сотни добро¬вольцев из Петербурга, Москвы, Екатеринбурга, Перми, Одессы.
Добровольцы ринулись и из других стран. В Кронштадте, на терри¬тории Оранжевой республики, был сформирован Европейский легион. Им командовал сначала французский полковник Вильбуа де Марейль, затем — русский военный корреспондент, человек отчаянной храбрости, Евгений Максимов. В легионе было много французов, немцев, бельгий¬цев, итальянцев, даже американцев. Голландские и русские волонтеры предпочитали служить непосредственно в бурских коммандо.
Мир шумел и клял Англию.
Но мало кто в те дни понимал историческую особенность, необыч¬ность этой войны.
К концу века просторы планеты были уже поделены между сильней¬шими странами. Колониальные державы, поспешно и яростно выхваты¬вая из-под носа друг у друга куски полакомее, подобно гигантским спрутам опутали землю своими жадными и мощными щупальцами. До¬статочно сказать, что если в 1876 году европейским государствам принад¬лежало 10,8 процента территории Африки, то к 1900 году процент этот увеличился до 90,4. Полинезия была колонизирована на 98,9 процента, Австралия — на сто. Больше взять было нечего.
Но капитализм продолжал свое гибельное развитие, разбухавшему монополистическому капиталу требовались новые территории для выко¬лачивания и заглатывания прибылей. На очередь дня встал новый раз¬дел мира — его передел.
В 1898 году грянула скоротечная испано-американская война, на сле¬дующий год— англо-бурская.
Таких войн еще не бывало: это были первые империалистические войны, одни из главных вех, ознаменовавших наступление новой эпохи на Земле — эпохи империализма.
Родсу и Чемберлену, представлявшим интересы промышленных маг¬натов, владельцев золотых и алмазных копей, было нужно монопольное право эксплуатировать богатства бурских республик. Завоевание Трансвааля и Оранжевой укрепляло позиции британского империализ¬ма на юге Африки и, кроме того, давало возможность осуществить дав¬нее намерение — строительство железной дороги Кронштадт — Каир, ко¬торая перепоясала бы весь континент.
И если простые люди земли сочувствовали маленькому бурскому народу, на который навалилась военная громада Британской империи, то правители государств думали совсем не о бурах: их волновало уве¬личение мощи Англии. Англия была враждебна правительству России, ибо жестоко соперничала с ним в Азии и препятствовала движению на Балканы. Она была ненавистна Германской империи, ибо успешно кон¬курировала в колониальных захватах на «черном континенте»; Герма¬ния сама точила зуб на бурские республики, надеясь установить над ними протекторат. Для Франции Англия была главным соперником и в колониальных завоеваниях, и на арене экономической борьбы в Европе.
В Европе бушевали страсти, в Южной Африке бушевало оружие. Сопротивление буров оказалось упорным. Более того, они теснили анг¬личан, зажимали и били их. Великобритания решила играть ва-банк: слишком многое уже было поставлено на карту. Войска на «черный континент» двигались из метрополии, из Индии, из Австралии...


Два лагеря
1
Передовые посты английского сторожевого охранения он минова; благополучно. Теперь оставалось как-то проскользнуть через лини траншей, опоясывавших Ледисмит, и проникнуть в город.
Скрываясь в высокой траве тамбуки, Каамо дополз до рощицы манговых деревьев. Многие из них были смертельно покалечены: бурски артиллеристы говорили, что это прекрасный ориентир для пристрелки и удивлялись, почему англичане не вырубят рощицу. А Каамо был рад ей: отсюда хоть оглядеться можно получше.
Гора, с которой он спустился, на расстоянии уже не казалась грозной и неприступной. Ущелье, где засели Питер и Коуперс, покрывала густая темно-зеленая поросль. Воздух над горой дрожал и струился, было очень жарко.
Прямо перед Каамо виднелась первая линия английских траншей. За ней, шагах в пятистах, уже у самой окраины Ледисмита, тянулась вторая. Над окопами мелькали белые каски; солдаты не таились, на фронте было тихо.
Пора было действовать. Или он обманет англичан, или будет худо. Совсем худо... Каамо решительно поднялся, достал из-за пазухи припасенный мешок и принялся сбивать с веток плоды манго. Они были еще совсем незрелые, зеленые, и мякоть пахла скипидаром. Обрывая длинные плодоножки, Каамо засовывал манго, похожие на небольшие толстенькие огурцы, в мешок.
Вдруг какие-то крики и ругань послышались из оврага неподалеку от рощицы. Каамо приник к стволу дерева. Несколько англичан и кучка негров с ружьями за плечами,— это были басуто,— волокли пушку. Гневными окриками их подгонял сержант.
Удача шла навстречу Каамо. Сдернув с себя рубаху и сунув ее в мешок, он вышел из рощи и направился прямо к пушке.
— Толкайте, толкайте же, черт вас возьми! — орал сержант, пот ру¬чейком стекал из-под его каски.
Чернокожие парни и так старались изо всех сил, но пушка завали¬лась в рытвину.
— Давайте помогу. — Каамо навалился на колесо, пушка подалась вперед и выскочила из рытвины.
— Вот так, — удовлетворенно сказал сержант и снял каску.— Пере¬дохните... А ты откуда взялся, парень? — подошел он к Каамо.
Всё... От этого разговора будет зависеть всё.
— Я взялся из этой вот рощи, господин офицер. «Офицера» сержант пропустил мимо ушей.
— Как ты туда попал? Кто тебя пропустил?
— О, я уже не первый раз прихожу сюда. Я собираю зеленые ман¬го, тетушка отваривает их и готовит лекарство. Моя тетушка очень боль¬на, господин офицер, у нее...
— Плевал я на твою тетушку!.. Откуда ты взялся? Где живешь?
— Я живу у господина Лоуренса.
— Что еще за птица? Каамо сделал большие глаза:
— Господина Лоуренса знают многие, сэр. Он большой торговец в Ледисмите. Только сейчас моего господина нет в городе, он уехал в Дурбан, а меня и тетушку оставил, чтобы мы присматривали за домом.
— Зачем ты врешь мне, парень? Ведь я знаю, ты бурский шпион... Ну, отвечай!
Ноги у Каамо начали противно дрожать. Он сложил руки на груди:
— Господин офицер, я никогда не позволяю себе врать, особенно — белым. Ведь легко можно проверить, что я говорю правду, только правду.
— А я и проверю. Ты как думаешь! И смотри: если хоть каплю со¬врал, болтаться тебе на веревке... А ну, ребята, берись, покатили дальше!
Натужно покряхтывая, чертыхаясь, пыхтя, они все катили и катили тяжелое неповоротливое орудие, миновали овраг, пересекли первую линию траншей и, наконец, втолкали пушку в специально открытый окоп между первой и второй линиями. Артиллеристы остались у орудия, а сержант с неграми направился в город. Неуклюжий, хмурого вида па¬рень с ярким платком на бычьей шее молча сунул Каамо горстку жева¬тельного табака. Каамо не привык жевать его, но отказаться от подарка было неудобно и неосторожно — он неумело засунул зеленовато-белые листья за щеку.
Сержант все косился на него, но молчал. Каамо незаметно осматри¬вался. Они шагали по широкой прямой улице с развороченной и засох¬шей после дождей грязью. Она была безлюдна, лишь кое-где попада¬лись солдаты. Пушек нигде не было — значит, все на передовых линиях. На большом плацу два офицера и несколько улан в шлемах с белыми султанами осматривали лошадей. Офицеры спорили о чем-то. До Каамо донеслось:
— Раньше, чем через неделю, они не встанут в строй. Вы поглядите на их ноги!..
Каамо обернулся, и в это время повернул к нему голову сержант. Подозревает?
— Очень хорошие лошади, — сказал Каамо. Хмурый с платком на шее насмешливо хмыкнул.
— Из-за этих «очень хороших» мы и таскаем пушки на себе.
Они подошли к казарме — приземистому кирпичному зданию, над которым хило вис полосатый красно-синий флаг.
— Постой-ка, парень,— сказал сержант Каамо.
И в это время из казармы выскочил низкорослый плешивый солда¬тик и закричал:
— Сержант Коллинз, быстро к лейтенанту! Сержант топтался в нерешительности. «Пронесет? Не пронесет?»
— Джонни,— повернулся Коллинз к негру с платком.— Ты слышал, что плел мне этот парень? — Хмурый кивнул.— Дойди с ним до дома этого Лоуренса, посмотри и, если парень что-то соврал, тащи его сюда, а побежит — стреляй.
— Сделаю, сержант... Теперь они шагали вдвоем.
— Слушай, Джонни,— решился заговорить Каамо,— а почему все-таки пушки на себе, а не на лошадях? Что у них с ногами?
— Меня зовут не Джонни. Этот дурак сержант так всех называет. Меня зовут Сеетане.
— А меня — Каамо.
— Чей танец ты танцуешь?
— Крокодила.
— Я тоже.— Улыбка тронула сумрачное лицо Сеетане.
«Эге, может, мы с тобой уладим все миром»,— подумал Каамо и сказал:
— Слушай, брат, у меня есть деньги. Ты не хочешь выпить чего-нибудь?
Сеетане остановился. Видно, решить такую задачу на ходу ему было трудно. Он погладил ладонью по груди:
— Я знаю одно местечко, где можно купить выпивку... Но что мне скажет потом сержант? И откуда у тебя деньги?
А выпить-то ему явно хотелось. Каамо широко, дружески улыбнулся:
— Деньги я заработал. И сержант не будет тебя ругать, скажешь, что угостила моя тетушка.
— О, правильно, тетушка. Это ты хорошо придумал. Тогда идем. Все же он был глуповат, этот Сеетане...
Городу, видать, приходилось туго. Ближе к центру не стало много¬люднее. Очень часто попадались заколоченные дома. В каком-то пере¬улке свора отощавших собак с остервенением рвала труп лошади. На улицах стояла удушливая вонь — пахло гнилью и карболкой. От всего веяло запустением и бесхозяйственностью.
В маленькой покосившейся лавчонке в стороне от главной улицы они купили бутылку виски. Поторговавшись, хозяин — сморщенный од¬ноглазый мулат — отрезал им кусок солонины и дал сухарь.
Найти уединенное место было не так уж трудно. В нескольких шагах от лавчонки начинался большой сад, окружавший покинутый хозяевами дом. Они перемахнули через забор и оказались под тенью грушевых де¬ревьев авогадо. Отойдя от ограды, они уютно расположились на полян¬ке, обрамленной декоративным вереском.
Сеетане понюхал солонину и отбросил:
— Только гиене может понравиться эта тухлятина.
— Видно, он жулик, этот одноглазый мулат,— сказал Каамо.
— Он не жулик,— насупился Сеетане,— просто у него нет другого мяса, и негде взять. Скоро мы в Ледисмите начнем жрать друг друга. Или у твоей тетушки запрятано на кухне стадо быков?.. На, пей пер¬вый — деньги были твои.
Каамо чуть-чуть потянул из бутылки, водка обожгла горло.
— Теперь ты, Сеетане. Пей больше. Если захочешь, мы купим еще,
— Гы! Ты богатый парень...
Он, видимо, привык к алкоголю, ему нравилась эта крепчайшая дрянь. Каамо лишь делал вид, что отпивает,— все виски шло в желудок Сеетане. Он размяк, толстые губы обвисли, глаза маслено блестели. Он стал разговорчив.
— Ты бечуан?.. Бечуаны, хотя они и братья мне,— дураки. Бечуаны — трусливое племя, басуто — храброе. Ты — бечуан, и у тебя нет ружья, я — басуто, и смотри, какой у меня хороший мушкет. Никто не отнимет мой мушкет, я буду убивать им буров.
Какая-то доля правды была в этом рассуждении. Доля. Бечуаны, западные басуто, быстрее покорились бурам, чем их восточные братья — англичанам. Высокое степное плоскогорье Басутоленд на востоке Юж¬ной Африки, в верховьях реки Оранжевой, держалось до 1868 года, а потом, чтобы не даться бурам, вождь басуто Мошеш признал англий¬ский протекторат. Англичане все туже затягивали петлю на шее пле¬мени, и тогда вспыхнули восстания. Их назвали «ружейной войной»: негров хотели разоружить, но они отстояли право носить мушкеты. Толь¬ко право это оказалось липовым: все равно англичане в 1884 году взяли управление страной басуто в свои руки.
— Я вижу, ты храбрый воин,— сказал Каамо.— Но ты объясни мне, глупому, вот что. Англичане захватят бурские земли, а что получат басуто?
На физиономии Сеетане отразилось мимолетное напряжение мысли, но тут же лицо опять расплылось в пьяной ухмылке:
— И верно, что глупый... Англичанам нужны всякие дорогие камеш¬ки и золото. Нужны рудники. Они набросятся на землю буров, а наши пастбища оставят моему народу. Это нам объяснил наш вождь, а он говорил с самым большим английским генералом. Вот почему я буду стрелять в буров: чтобы англичане больше не совались в мои Малути. Ты видел мои горы Малути? Ты видел мою реку Симгу? Белые называ¬ют ее Оранжевой, но она Симгу... Ах, какие травы в моих степях на склонах Малути! Когда я дою корову , молоко бежит желтое от жира. Много молока, как воды в Симгу...
Сеетане замолчал, и на лице его застыло блаженное выражение. По¬том он вспомнил о бутылке и снова приложился к ней.
— Я не хочу,— отстранился Каамо, и Сеетане, чуточку помедлив, прикончил виски.— Ты красиво говоришь, хорошо говоришь. Только ведь буры не выпустят вас... нас из города. У них меткие пули, и они бьют наших солдат — англичан и негров.
— Опять ты глупый. Из тебя никогда не получится вождь. Мы уй¬дем из Ледисмита. Сержант Коллинз, он дурак, но он слышал от лейте¬нанта, что мы вырвемся к моим горам Малути, а потом уйдем в долину. В той стороне буров вокруг города меньше, и мы вырвемся. Только надо подождать, когда станут здоровыми лошади. Сейчас все лошади больные, у них распухли ноги. Лошади поправятся — мы уйдем. А ты, глупый бечуан, останешься тут со своей тетушкой.— Сеетане заго¬готал.
— Тише, нас услышат.
— Я говорил, что ты трус... Пусть слышат, Сеетане никого не боит¬ся!— Он хотел встать, ноги подкосились.— Хм... Одна бутылка на двух таких здоровых негров — и ноги уже не хотят идти. Как у лошадей. Странно, да?
— Мы ничего не поели, водка не перемешалась с едой, и потому опьянила сильнее, — рассудительно сказал Каамо.
— Да, надо поесть. Сейчас ты говоришь верно. Надо пойти к сер¬жанту. Пойдем, ты проводишь меня.
Солнце уже спешило на покой. Где-то за горами притаились сумер¬ки, готовые вот-вот выпрыгнуть и разом прикрыть землю мглой.
Они выбрались из сада. Сеетане шатался. Каамо вовсе не собирал¬ся его провожать. Зачем это снова лезть на рожон? «Доведу вон до того дома, а дальше пусть идет один»,— решил Каамо и крепче ухватил приятеля.
Они подходили к большому, богатому дому, когда оттуда вышли три офицера. Чарльза Марстона Каамо узнал сразу. Все те же залихват¬ские рыжие усы, тот же стек в руке, только мундир другой — армейско¬го лейтенанта. Вот как ты вырос в чине, заклятый враг Каамо...
— Сеетане, я ухожу. Тетушка потеряла меня.
— Нет, стой.— Сеетане облапал его своей ручищей.— Ты должен проводить меня.
Офицеры, болтая о чем-то, приближались.
— Я не могу, мне надо торопиться.
— А я сказал, ты проводишь. Побежишь — буду стрелять. Ты пом¬нишь, что сказал мне сержант? Пиф-паф!
— Свинья ты, Сеетане.
— Что-о?
— Ну ладно, я провожу тебя.
Однако было уже поздно: офицеры обратили внимание на ссорящих¬ся негров. К ним, выпятив грудь, подходил лейтенант Марстон.
— Что вы расшумелись возле штаба, черномазые?.. Ого, солдат ее величества? Да ты в стельку пьян, каналья!
Ноги у Каамо начали опять дрожать, как сегодня днем. Сеетане под¬тянулся и опустил руки по швам.
— Я, господин лейтенант... ик... самую... ик... малость.— На него на¬пала икота.
— Мерзавец! — рука в белой перчатке наотмашь хлестнула по лицу Сеетане. Марстон круто повернулся к Каамо: — А ты кто таков? Спаи¬ваешь наших солдат?
Шрам на лице Каамо посветлел. Теперь задрожали и руки. Не от страха — от ярости. Но он не мог дать воли сердцу. Не имел права.
— Я просто встретил этого солдата, господин офицер, и хотел ему помочь.
— Он мне помог... ик... Буль-буль... Пощечина ожгла и Каамо.
Марстон, Марстон! Перед тобой совсем не тот мальчишка, которому когда-то ты раскроил лицо стеком. Мальчишка вырос, он стал воином.
От страшного удара в переносицу лейтенант, глухо охнув, брякнул¬ся оземь...
Улица, ограда, сад, опять ограда... Каамо бежал быстрее страуса, прыгал выше, чем лев. Сзади раздавались револьверные выстрелы. Не попадете, пули, нет! Каамо еще надо жить: Каамо должен убить Марстона...

2.
Штаб Жубера располагался в палаточном лагере неподалеку от пе¬редовых позиций. Он вполне мог избрать место удобнее и безопаснее, но это противоречило бы бурским традициям и могло уронить престиж главнокомандующего. В леске, прикрывавшем лагерь, было оживленно. Сновали ординарцы и чернокожие слуги, у костров готовили пищу по¬сланцы различных коммандо, слышались окрики часовых. Терон дол¬жен был поджидать группу разведчиков здесь: предстоял кригсраад — военный совет, и свежие сведения были более чем кстати.
Назвав пароль, разведчики въехали в лагерь. Коней оставили на попечение Мангваэло, а сами не спеша двинулись к штабным палаткам. Пересекая поляну, у края которой красовалось белое полотнище с алым крестом, Петр услышал русскую речь. Кто-то в запальчивости явствен¬но произнес по-русски: «Дьявол их задери, это бесчестно!»
— Идите, братцы, я вас догоню,— сказал Петр Яну и Каамо, а сам торопливо направился к крайней санитарной палатке: именно оттуда; раздавался голос.
Он отдернул полог и увидел двух людей. Маленький белобрысый мужчина в белом халате мыл руки над тазиком. Руки были быстрые и жилистые. Воду сливала молодая дородная женщина в косынке с крас¬ным крестиком.
— Это вы говорили по-русски? — опросил Петр на африкаанс. Мужчина резко выпрямился, вскинул голову и выкрикнул на лома¬ном голландском:
— Отвязывайтесь от меня! Я занимаюсь свое дело.— Но тут он что-то сообразил, весь подался вперед: — А вы можете понимать русский?
Сердце Петра дрогнуло.
— Да я же русский!
— Ба-атенька вы мой! — воскликнул мужчина и с мокрыми руками кинулся к Петру обниматься.— А по обличью — истиный буэр. Давно из России?
— Шесть лет.
— Что вы говорите?!. Знакомьтесь, пожалуйста. Елена Петровна, сестра милосердия. Меня кличут Иваном Николаевичем. Давыдов, врач.
— Петр Ковалев... Как же вы здесь очутились?
— Война же, батенька мой. Вы, что, не слышали,— нас, русских, тут ныне куча. В Претории большой санитарный отряд. Там петербургские мои коллеги — доктор Садовский, доктор Чистович, другие. А здесь, на Натальском фронте, еще отряд. И с винтовками есть. А как же!.. Елена Петровна, милочка, соорудите-ка что-нибудь закусить нам с земляком. Как вы, Петр... Никитич?.. Как, Петр Никитич, здесь мы с вами прися¬дем или в тенёк на воздух? Давайте-ка на воздух.— Он суетился, ис¬кренне обрадованный нежданной встречей.
Петр был потрясен. Все эти годы его не покидало чувство некоторой отрешенности: африканская земля не могла стать ему родной. Глухая тоска по русскому и русским то тихо, то громче нудела в душе. Петерсон не мог идти в счет, он уже перестал быть русским. И вдруг — на вот тебе... Из России, в бурском воинском строю... Эти люди сразу стали ему ближе ближнего, на сердце накатилось что-то светлое и теплое, глаза Петра влажно блестели.
— Ну-с, дорогой земляк, пригубим по обычаю... Это спиртик. Хоти¬те — разбавляйте, хотите — так. Всякие там ваши виски-бренди я не признаю. Спирт — питье чистое, медицинское. За встречу, дорогой зем¬ляк, за нашу Русь, за победу славных буэров!
Он выпил, не крякнув, подышал открытым ртом и, закусывая, про¬должал:
— Ах, какие они воины! Бесстрашны, ловки, несломимы. С удоволь¬ствием наблюдаю это крестьянское воинство. Есть у буэров что-то срод¬ни нашему солдату. Спокойная отвага и лихость. А меткость!..
— Вам повезло, Петр Никитич, что вы застали доктора здесь,— с улыбкой сказала Елена Петровна.— Он сутками пропадает на передо¬вых линиях, в цепях стрелков. Там и помощь оказывает, там и спит, и питается. А сегодня...
— Вы представляете,— перебил ее Давыдов,— эти «насадители ци¬вилизации» начали бить в буэров разрывными пулями дум-дум. Бесче¬стное оружие, так нельзя!
Петр кивнул: он уже знал об этом. Давыдов круто сменил тон:
— Ну-с, давайте еще по маленькой, и мы начнем мучать вас рас¬спросами.
— По справедливости-то полагалось бы мне задавать вам вопро¬сы,— усмехнулся Петр.
— А мы по очереди, по очереди... Ну-с...
— Пи-итер! — К ним бежал Каамо. Давыдов забавно хлопнул себя по ляжкам:
— Питер. Ну, чистый буэр, а? И приятель у него чернокожий. Ну, дела-а...
Подбежал Каамо; услышав русскую речь, он догадался, с кем его друг. Каамо неловко поклонился, добрая смущенная улыбка осветила лицо, он сказал:
— Очень жалко, Питер, только тебя зовет коммандант-генерал.
— Вызывает главнокомандующий? — понял Давыдов.
— Да, Иван Николаевич. Надо идти... Я, как освобожусь, забегу к вам. Вместе вот с ним.— Он кивнул на дружка.
— Обязательно, дорогой, обязательно...

Питер Якоб Жубер, невысокий крепкий старик с длинной почти се¬дой бородой, сидел за грубосколоченным столом возле палатки с гене¬ралами Бота и Мейером. Разговор поддерживала в основном его жена, суровая худая особа в очках, Жубер лишь изредка вставлял слово, два. Его заботило письмо, полученное с нарочным от президента.
Крюгер уже не в первый раз и настойчиво рекомендовал незамедли¬тельный штурм Ледисмита. В конце письма он сдержанно, но недву¬смысленно высказывал неудовольствие по поводу того, что главноко¬мандующий поручил заведывание телеграфом двум молодым служащим англичанам, доверив им секретные шифры.
О Крюгере Жубер думал с неприязнью. Его всегда раздражали фа¬натичное стремление президента к полной независимости буров, привер¬женность к старым, патриархальным порядкам, желание способство¬вать развитию земледелия, а не промышленности. Сам Жубер буду¬щее страны видел в расцвете капитализма и не считал зазорным для себя иметь дело с воротилами Горной палаты, объединявшей англий¬ских владельцев рудников и заводов. Конечно, всегда он соблюдал не¬обходимую осторожность, для этого у него был достаточный житейский и государственный опыт.
Фермер из рода французских гугенотов, Жубер рано порвал с зем¬лей, отдавшись политической деятельности. В сорок лет он уже стал членом бурского парламента — фольксраада, во время войны с англи¬чанами в 1880 году был назначен главнокомандующим Трансваальской армии, а три года назад стал вице-президентом республики. Его поддер¬живали влиятельные, хотя и немногочисленные, круги бурских промыш¬ленников. Однако явное большинство шло за Крюгером, и поэтому Жу¬бер никогда своих взглядов открыто не высказывал. Он лавировал.
Сегодня предстояло принять важное решение относительно Леди¬смита.
Жубер поморщился: опять заболела печень, давний его недруг.
— Вот и мои бравые разведчики,— сказал Луис Бота, поднимаясь. В отличие от других бурских военачальников, не сменивших своей мир¬ной одежды, он был в военном френче с легкими матерчатыми пого¬нами.
К ним подходили Терон, с ним два бура и молодой негр. Жубер встал, одернул на себе сюртук.
— Этот черный — тоже солдат или слуга? — спросил он.
— Солдат, и отличный. Кстати, грамотен.
— От негров грамотности вовсе не требуется,— сухо обронила су¬пруга командующего.
Эта энергичная и властная женщина всюду совала свой нос. Жубер доверял ей многие важные дела, и она, пусть на свой лад, справлялась с ними не хуже иных генералов.
Терон, подойдя, представил главнокомандующему Ковалева и Коу-перса, Каамо он не помянул. Сказал:
— Доложите, Питер, результаты господину Жуберу.
Петр коротко рассказал, что двое суток они с Коуперсом вели на¬блюдение за передовыми позициями англичан у Ледисмита, а Каамо, рискуя жизнью, пробрался в город и выудил там цепные сведения. В Ледисмите запустение и болезни. Большинство лошадей временно вышло из строя: по неизвестной причине у них опухают ноги. Артилле¬рия в основном мелких калибров. Англичане лелеют надежду прорвать¬ся на юго-запад, считая, что там бурам их не удержать. Кроме того, надеются на выручку Буллсра.
— Откуда и какие у них сведения о Буллере?
Петр чуть шагнул в сторону, открывая Каамо. Юноша выступил вперед.
— Это я слышал, господин командующий, от английских солдат. Я ночью выбрался из города и долго лежал у траншеи. Солдаты не спали, они говорили, я лежал в траве и слушал. Они говорили: Буллер уже, у Тугелы, Буллер придет и спасет их.
Жубер бросил на Каамо быстрый острый взгляд.
— Значит, они все-таки поддерживают связь с генералом Булле-ром,— задумчиво сказал он и многозначительно прищурился на Луиса Бота.— Ну что же, сведения цепные. Спасибо... Вы сможете,— повернул¬ся он к Петру,— нанести результаты наблюдений — расположение тран¬шей, орудий — на карту?
— Мы их уже нанесли.
— Очень хорошо, передайте моему заместителю.
Лука Мейер склонился к Жуберу и тихо начал говорить ему что-то. Командующий внимательно, изучающе посмотрел на Петра.
— Генерал Мейер, — сказал он,— очень похвально отзывается о вас, Кофалёф. Вы действуете с офицерским умением и находчивостью. По¬здравляю вас с чином ассистент-фельдкорнета.
— Благодарю, господин коммандант-генерал! — вытянулся Петр. Жубер опустил веки, гася насмешливый огонек в глазах. Он был доволен этим своим ходом. Жуберу не нравился «выскочка» Терон. Слишком уж инициативен. Однако объективно он заслуживал похвал. Поощрение одного из его подчиненных — это и похвала Терону, и одно¬временно его унижение: сам адвокат еще не имел никакого воинского звания.... Боль в печени затухала.
— Пока вы можете быть свободны,— благосклонно сказал коман¬дующий и повернулся к группе коммандантов и генералов, подходив¬ших к палатке.
Терон, видимо, понял Жубера.
— Ну, Питер,— весело сказал он, отойдя,— теперь можешь коман¬довать мной.
— А мы сами, без начальства, присвоим вам чин комманданта,— отшутился Петр. Потом сказал: — Я вспомнил, с Жубером мы встреча¬лись. Он-то, конечно, этого не знает. Я видел его в Йоганнеебурге, он приезжал к какому-то английскому дельцу.
— Ну-ну, Питер,— укоризненно покачал головой Терои.— То было мирное время. Кто из нас тогда не имел дела с англичанами?..
Закончив дела в штабе и передав карту заместителю главнокоман¬дующего генералу Бургеру, Петр прихватил с собой Каамо и поспешил к лазарету.
— Опоздали,— сказала Елена Петровна.— Доктор опять умчался на передовую. Там была перестрелка, появились раненые, они не хотят уходить из боя, Иван Николаевич и обрадовался: повод поработать под пулями.
Петр засмеялся и озорно взъерошил бородку:
— Ну, раз он так любит это, мы с ним еще встретимся!

Они не пройдут!
1.
Полковник Ермолов, русский военный агент  в Лондоне, как обыч¬но, появился в военном клубе перед завтраком. Сбросив шинель на руки почтенного швейцара, он прошел в холл и присел у камина. Клуб этот был излюбленным местом чиновников военного министерства, среди ко¬торых Ермолову удалось завести множество знакомств, и полковник нередко пользовался приятельской болтовней, чтобы выведать что-ни¬будь новенькое для своих донесений управляющему делами военно-ученого комитета Главного штаба российской армии.
Газеты трубили о двух неудачных штурмах Ледисмита, однако о по¬терях молчали, и была в статьях вместе с искусственно подогреваемой радостью какая-то растерянность и мрачная недосказанность. Вытянув руки к огню, наслаждаясь теплом, Ермолов неторопко размышлял о ходе операций в Южной Африке. Все больше неудачи англичан напоминали ему промахи хвастливых американцев в недавней войне с испанцами, когда он был русским атташе при американской экспедиционной армии.
Мафекииг и Кимберли заперты, кажется, основательно. Буэры гро¬зятся, что, когда Сесиль Роде, руководящий обороной алмазного горо¬да, попадет в их руки, они посадят его в клетку и будут на потеху во¬зить по всему Трансваалю. Попытки англичан прорваться на выручку пока ничего не дают. Генерал Мэтуэн в бою под Магерсфонтейном на Моддере, к югу от Кимберли, потерял почти тысячу солдат. А генерал Гэтакр, наступая в горах Стормберга с двумя тысячами, напоролся на буэров и едва унес ноги, только пленными оставив 675 человек. А буэров-то было всего восемьсот.
Но все же странную стратегию избрали эти фермеры, столь успешно взявшиеся за оружие. Недаром одна из газет писала, что буэры действу¬ют хорошо, но не решительно хорошо. Зачем им держать почти в без¬действии такие крупные силы под Ледисмитом, когда там достаточно небольшого заслона, а наступать надо на юг! Там их сразу поддержат голландцы, живущие в Капской колонии. Тем паче, и среди негров у англичан начинаются, говорят, волнения... А так тянуть — буэры дождут¬ся лишь прибытия новых британских контингентов. И без того число войск англичан уже перевалило за сто тысяч, а подкрепления все идут — из Англии, Египта, Австралии, Индии. Впрочем, из Индии-то много не возьмут: боятся русского удара с севера.
« А в общем все складывается хорошо,— подытожил Ермолов.— Англия не может сломить буэров и переживает лишь бедствия и униже¬ния. Ее себялюбивая и алчная политика национального эгоизма стано¬вится саморазрушительной...»
— Добрый день, полковник! Вы решили сегодня обойтись без завт¬рака?— Ермолов оглянулся; перед ним стоял розовощекий круглень¬кий майор Соутерн.
— Здравствуйте, дорогой. Задумался что-то.
— Витаете мыслями, наверное, в Африке?
— Конечно, майор. Сейчас, по-моему, мыслями все там. В газетах приятные новости: штурм Ледисмита оказался безуспешным.
Соутерн поморщился:
— Наши газеты... Гораздо важнее, что так позорно провалились Мэ¬туэн и Гэтакр.— Голос майора стал жалобным.— Очень неприятно! Впрочем, может быть, в ближайшие дни удастся загладить это впечат¬ление.
В данном случае — официальный военный представитель, атташе.
— Повторить атаки? — улыбнулся Ермолов.
— Нет, что вы, они еще не оправились... Другое, Буллеру, нашему командующему в Африке, телеграфом отдан приказ начать наступле¬ние на Тугеле, у Колензо. Он, как я понимаю, против поспешной атаки, ждет новых транспортов с войсками, но у нас в министерстве, да, ка¬жется, и в кабинете, считают это совершенно необходимым. Ему прика¬зано атаковать четырнадцатого, в пятницу.
— Будем надеяться на успех,— сказал Ермолов.
— Надо надеяться!
Они сели за стол. Аппетитно уписывая ростбиф, Соутерн сказал:
— Все-таки мы в ужасной стратегической путанице.
Ермолова всегда чуть смешило это несоответствие в Соутерне: дет¬ская розовощекость, неистребимая тяга к физиологическим удовольст¬виям — и трагически-жалостливые интонации в речи.
«Дохвастались! — злорадно подумал полковник.— Я с самого нача¬ла считал, что разделив корпус Буллера на три группы — Мэтуэна, Гэтакра и Буллера,— вы делаете глупость, милейшие». Так он подумал. А сказал иное:
— Все образуется, майор, придет в порядок. Возможно, Уайту удаст¬ся вырваться из Ледисмита.
— Это просто необходимо! Одна надежда — прорваться конницей на юго-запад.
— Ну, а пехота? Артиллерия?
— Им не выйти. Однако сидеть там — значит, погибнуть всем. В го¬роде повальные болезни. Гарнизон на половинных рационах. Наши друзья американцы подсунули нам громадную партию мясных консер¬вов, оставшихся у них от прошлогодней кампании. Все пришлось выки¬нуть: протухли.
— Знаю, знаю эти консервы,— покивал Ермолов: ими пичкали аме¬риканских солдат еще в прошлом году на Кубе.— А что, может быть, действительно Буллеру стоит повременить с атакой? Ведь новые под¬крепления на подходе к Дурбану.
— Но и без того у него сейчас двадцать три тысячи человек. А под¬крепления... Вы ведь знаете, что пятую дивизию в Индии посадили на транспорты-тихоходы. Им до Африки ползти да ползти...
За кофе к ним подсел генерал Берсфорд. Он был несколько грубо¬ват, этот старый вояка, зато не глуп и не лишен юмора. Ермолов любил играть с ним в бридж.
Берсфорд скосил водянистые, чуть навыкате глаза в сторону майора:
— Что, полковник, наш милейший Соутерн, наверное, успел попла¬кать в ваш мундир?
— О, что вы, генерал! Майор настроен весьма воинственно. Хотя и не без доли здорового английского скептицизма.
— Ну, ему-то что, а вот некоторым нашим деятелям...— Берсфорд хохотнул.— Увы, Сесилю Родсу, кажется, клетки не избежать. Как вы считаете, полковник?
— Я считаю, что ваш новый главнокомандующий Буллер разберется в этом лучше меня,— улыбнулся Ермолов.
— Да? — насмешливо поднял бровь генерал.— А я полагаю, что Буллеру скоро придется сдать свои новенькие полномочия другому. — Ермолов насторожился.— Но это только я так полагаю. А достоверно, дорогой полковник, пока ничего не известно....

2.
Взяв разгон в ущельях Драконовых гор, Тугела весело мчалась по Наталю с запада на восток и, перерезав железнодорожную линию на Дурбан южнее Ледисмита, беззаботно несла свои быстрые воды в Индийский океан. Ее и оседлали войска Луиса Бота, почти всюду выдви¬нувшись на правый, южный берег. Железнодорожный мост они разру¬шили, навели временные переправы и хозяйничали по всему верхнему и среднему течению реки.
Ближайшим английским пунктом был небольшой городок Колензо, разбросавший свои пестрые постройки вдоль железной дороги милях в трех на юг от Тугелы. Отсюда и рассчитывал генерал Буллер начать свое наступление.
Английский главнокомандующий был недоволен приказом сверху. И без того, считал он, его войска необоснованно ослабили, разделив на три группы; сейчас, разрозненные, они терпели поражения: Мэтуэн — на западе, у Моддера, Гэтакр — в Стромберге, на северо-востоке Кап¬ской колонии. Самому Буллеру с его 23 тысячами войска теперь пред¬стояло сломить буров па Тугеле, чтобы прорваться к осажденному Ледисмиту. Он рассчитывал подождать новых подкреплений — министер¬ство с его мнением не посчиталось.
Буллер решил использовать 14 декабря почти все свои войска ра¬зом. В ночь с четверга на пятницу исходные позиции для атаки заняли 2-я, 4-я, 5-я бригады и часть шестой, два кавалерийских полка, морская бригада с шестью тяжелыми и двумя легкими скорострельными ору¬диями, пять батарей пехотной артиллерии, команды саперных и понтон¬ных инженеров. В резерве оставались лишь две батареи, часть 6-й брига¬ды, немного кавалерии и колониальные части...
Рассвет застал Дмитрия Бороздина в его окопчике, прикрытом с фронта двумя мешками с песком. Дмитрий, сидя на корточках, курил и привычно разгонял дым рукой. Ночью он вздремнул и сейчас был бодр, только хотелось есть. Поглядывая в высокое безоблачное небо, он думал о том, что вот придет смена и он отправится к реке, в лагерь, повидается с Беллой, поест, поболтает с товарищами, взглянет на сво¬их коней. У Черныша одна подкова почти совсем стерлась, надо сказать, кузнецу.
— Ну-ка подвинься, воин, я тоже хочу в твою норку.— Белла стояла у края окопа и улыбалась, по-утреннему свежая и милая.
— Ты зачем? — удивился Дмитрий, привставая.
— Смена тебе еще не скоро, а ты же, я знаю, мечтаешь о куске го¬рячего мяса.— Она проворно доставала из холщевого мешка миску с варевом, хлеб, баклагу с кофе.— И потом — разве жена не может со¬скучиться по мужу? — Белла прильнула щекой к его густо заросшему лицу.
— Ох ты, заботушка моя!..
Он ел, а она, любуясь им, болтала, рассказывала о всяких лагерных новостях. С западного фронта к генералу Бота приехал французский полковник Вильбуа де Марейль. Он там командовал Европейским легио¬ном, теперь сдал его какому-то русскому (фамилия-то у русского как? — не запомнила), а сам вот явился сюда, здесь воевать, видно, хочет. Отец видел его — бравый полковник, отец весь вечер провел с ним у Бота. А еще приезжал Питер, на минутку, и опять уехал; они со своим Тероном собирались в тыл к англичанам. Ганс, слуга и коновод Дика, нано¬во подковал Черныша. Что еще?.. А больше ничего нового нет...
Вдруг ухнули вдали пушки, с визгом прошли над головами снаряды и разорвались где-то у реки.
Дмитрий вскочил и огляделся. Тяжелые английские орудия били с опушки леса у Колензо. В конной упряжи вылетели из леса три лег¬кие батареи. По опушке развертывалась пехота, обтекая полотно желез¬ной дороги с обеих сторон.
От реки к линии огня бежали буры, отдыхавшие в лагере. Галопом проскакал Бота, рядом с ним какой-то бравый военный в мундире и эпо¬летах. «Француз этот»,— догадался Дмитрий. Артиллеристы заряжали пушки. Совсем недалеко рванулся снаряд, взметнув щебень и вспухнув зеленоватым облаком дыма.
— Беги к переправе,— пригнулся Дмитрий к жене.
— Испугался? — насмешливо сказала она.— Глупенький, снаряды-то везде рвутся. А в твою норку они не скоро попадут.
Он не сдержал растерянно-ласковой улыбки, порывисто прижал жену к себе:
— Ну, лихая ты у меня...
Пушки буров еще молчали. Вырвавшиеся вперед батареи противника вдруг остановились. Круто развернув орудия, англичане дали несколько залпов. Через минуту их пушки вновь начали свое стремительное про¬движение вперед. Тонкими иголочками посверкивали штыки в цепях наступавших. Цепей было несколько, одна за другой. Казалось, их уже ничто не остановит.
— Не стрелять, подпускать ближе! — покатилась от окопа к окопу команда; чуть позднее еще одна: — Целься в офицеров и артиллеристов, бей по лошадям!
Из-за ближнего камня на высотке капрал Брюгель крикнул:
— Стрелять, как перейдут овраг! — Помолчав, поинтересовался: — Дик, не прихлопнуло там тебя? Что-то не видать...
— Он тут со мной обнимается,— озорно откликнулась за мужа Белла.
— Ты что? — смутился Дмитрий.
И разом справа, слева — отовсюду послышалось:
— Неплохо устроился!
— Просмотришь англичан!
— Да нет, он женой-то поди только руками любуется...
Дмитрий приник к винтовке. Батареи противника приближались к оврагу. Скорым шагом, почти бегом, надвигалась пехота. Белла потя¬нула мужа за рукав:
— Дай мне винтовку, я тоже хочу...
Дмитрию хотелось просто-напросто выругаться, но, зная повадки Беллы, он чуть отодвинулся, уступая ей место.
— Ты, может, не веришь в мою меткость?— сказала она, устраива¬ясь поудобнее.— Вот видишь, впереди правой батареи офицер на коне. Я его сниму с первого выстрела.
— Подожди, рано,— буркнул Дмитрий.
Позиции окутывало лиддитовым дымком. Англичане били шкваль¬ным огнем, но он был не меток, потерь у буров почти не было. Начала стрелять наступающая пехота, но и пули шмякались в каменистую зем¬лю холмов или улетали за Тугелу.
Теперь понятно стало намерение врага. Его передовые батареи должны были выдвинуться к самому берегу Тугелы, чтобы с прибреж¬ных высоток ударить по бурам с фланга.
Опять проскакал Бота. Он поспевал всюду, был деловит, распоря¬жения отдавал веселым громким голосом. Замысел генерала был прост и отвечал обычной бурской тактике: подпустить противника поближе и уничтожить метким прицельным огнем. Два коммандо на флангах он выдвинул несколько вперед, готовя огневой мешок. В то же время все кони были под седлом неподалеку, готовые к любому маневру.
— Огонь! — где-то совсем рядом гаркнул Бозе.
— Смотри! — сказала Белла и припала к ложу винтовки.
Офицер перед английской батареей нелепо взмахнул рукой, тулови¬ще его сломилось, голова упала на шею коня.
По пехотным цепям ударили бурские пушки, зачастили ружейные выстрелы. Английские батареи, подошедшие уже близко, остановились, прислуга лихорадочно разворачивала орудия. Вот тут и заговорили ружья стрелков, выдвинутых Луисом Бота вперед и окопавшихся на полотне железной дороги. Храпя, бились в постромках и падали лоша¬ди, бестолково метались меж пушек артиллеристы и тоже падали, навек успокоенные бурскими пулями. Английская пехота залегла, пошли в ход валлийские саперные лопаты. Дмитрий отодвинул жену, взял у нее вин¬товку, но Белла осталась рядом, не пригнулась, не присела в окопчике. Она раскраснелась, глаза жарко блестели. Бой захватил и Дмитрия. Подмывало выскочить вперед, броситься в долину, оглушить врага про¬тяжным и грозным воинственным криком.
Задорный звук рожка прозвучал вдали. Из-за леса галопом вылетел, разворачиваясь в боевые порядки, полк улан. В лучах взошедшего солн¬ца поблескивали острые пики.
Дмитрий с беспокойством оглянулся на своих артиллеристов. Они де¬ловито разворачивали пушки в сторону вражеской кавалерии.
Гулко зарокотали бурские пулеметы, вслед за ними ударили пушки… Ах, как здорово влепили уланам пушкари! Плотный и меткий огонь сра¬зу же вызвал замешательство среди кавалеристов.
В это-то время с левого фланга вынеслись конные буры. Впереди, азартно размахивая саблей,— единственной саблей на все бурское вой¬ско,— скакал полковник Марейль. Пригнувшись к луке седла, летел генерал Мейер. Лава всадников за ними грянула протяжное «хурра». И Дмитрий, забывшись, тоже закричал.
Уланы поворачивали обратно. Бросая орудия, ринулись назад от застрявших в поле батарей артиллеристы. Отступала пехота. Конная атака буров имела не только психологический эффект: взлетев на хол¬мы во фланге противника, всадники привычно быстро спешились и от¬крыли истребительный ружейный огонь.
— Коней! — загремел Бозе.
Через несколько минут его коммандо уже была на лошадях, обска¬кивая англичан с левого фланга.
Стремительно унеслись с поля боя уланы, откатились пехотные цепи; не успевшие уйти бросали орудия и поднимали руки. Буры начали сго¬нять пленных в кучу.
Дмитрий заметил, что какой-то офицер, не обращая внимания на царившую вокруг сумятицу, торопливо шагает на юг, в сторону Колен¬зо, и догнал его:
— Милок, не туда путь держишь.
Англичанин остановился. Это был плотно сбитый, пышущий здоровь¬ем человек лет двадцати пяти в форме лейтенанта. На поясе у него ви¬сел револьвер.
— Заворачивай,— махнул рукой на север Дмитрий.
— Я не участвовал в бою,— резко сказал англичанин.— Я только журналист, корреспондент газеты «Дейли ньюс» Уинстон Черчилль. Только журналист.
— Наши разберутся, кто ты есть таков. Поворачивай.
Юный Черчилль сердито глянул на Дмитрия и упрямо двинулся в прежнем направлении. «Храбрый»,— крутнул головой Дмитрий и спрыг¬нул с коня. Лейтенант бросил руку к револьверу. Но сделать он ничего не успел. Бороздин с медвежьей быстротой и силой схватил его. Охнув от боли, англичанин выпустил оружие. Откинув револьвер ногой, Дмит¬рий круто повернул плененного лицом к бурским позициям, усмехнулся:
— Хотел Тугелу посмотреть — идем, покажу. Подъехал Брюгель:
— Что ты с ним возишься?
— Да вот не хочется малому в плен идти. Говорит: не солдат — жур¬налист. А имя свое прямо как королевское выговаривает: Уинстон Чер¬чилль!
— Журналист? Писака!.. Отведи его к комманданту или лучше к са¬мому командующему. Может, интересное что расскажет.
Вдруг в английской стороне поднялась яростная беспорядочная стрельба. Все насторожились, не понимая происходящего. Очень скоро пальба стихла и из леса вылетел небольшой, человек в пятьдесят, отряд конников.
— Наши? — удивился Брюгель.
— Ребята Терона,— сразу узнал Дмитрий.
Тероновцы приближались. Дмитрий всматривался и никак не мог най¬ти среди всадников ни Петра, ни Каамо. Вот уже можно различить и лица, а Петра не видать.
— Ладно, не тяни,— сказал капрал.— Веди своего писаку к началь¬ству...
Луис Бота с корреспондентом разговаривать не стал, было недосуг., распорядился поместить его вместе с другими пленными офицерами. Всего англичан было пленено более трехсот, из них около ста офицеров. Захватили, кроме того, одиннадцать орудий.
Однако Бота приказал коней не расседлывать, брандвахты — уси¬лить. Он ждал повторного наступления.
Дмитрий, сдав пленного охране, бросился разыскивать отряд Теро¬на. Проголодавшиеся и веселые, разведчики варили себе еду.
— Петро мой где?
Ян Коуперс пожал плечами, сказал неопределенно:
— Там... Остался в тылу. Задание... Да ты не беспокойся, Дик, все будет хорошо. Он не попадется.
Дмитрий вздохнул. Сердце чувствовало что-то неладное...

2.
В ночь, когда генерал Буллер выводил войска на рубежи атаки, от¬ряд Терона предпринял разведывательный рейд в тыл противника. Ко¬мандующего интересовало, нет ли на подходе подкреплений и каково-там состояние дорог: из Дурбана могли подвезти дальнобойные осад¬ные орудия.
Обойдя войска Буллера с востока, отряд к рассвету оказался у же¬лезной дороги в тылу Колензо. Терон решил нарушить путь, но без шума: в его расчеты вовсе не входило привлекать к себе внимание про¬тивника. Придумал он это, как видно, заранее,— недаром всем прика¬зал взять в переметные сумы прочные веревки и ремни. Ими теперь обвязали рельсу, в необычную упряжь поставили два десятка лошадей, погнали их — рельса оказалась вывернутой. Ее запрятали подальше в лесу, закидали ветками — не найдешь, шпалы пораскидали. Такое же повторили в другом месте. Собственно, придумал этот способ не Терон: и до него им пользовались буры, только впрягали обычно быков.
Они углубились в лес по западную сторону железной дороги, когда на севере, у Колензо, началась артиллерийская канонада. Горное эхо равнодушно и однообразно множило глухие раскаты огневого боя. Те¬рон не привык размышлять подолгу. Возвращаться и ударить по врагу с тыла — таково было решение. Дальнейшая разведка?
— Питер, возьмете десять бойцов, обшарите дороги вплоть до Вентера.— Терон небрежно ткнул в карту, где тоненькая голубая змейка левого притока смыкалась с Тугелой.— Я думаю, вы проскочите легко: противник занят этой заварушкой.— Он мотнул головой в сторону Ко¬лензо.
— Поэтому мне и не нужны десять бойцов,— спокойно возразил Петр.— Они пригодятся там. А я справлюсь один... с Каамо.
Терон внимательно посмотрел на него: лишь подрагивало, как всег¬да, левое веко.
— Что ж, дело,— сказал он и протянул руку...
Все шло хорошо. Петр и Каамо кружили по лесным дорогам, посте¬пенно продвигаясь на северо-запад. Никаких признаков расположения здесь английских частей не было. Лишь одна дорога — на Бергвилл — была торной и широкой, другие напоминали те лесные, зарастающие дорожки, что в страдную пору на Урале ведут к таежным сенокосам.
Только один раз, потеряв осторожность, они чуть не напоролись на конный разъезд. Каамо все же успел заметить мелькнувших меж де¬ревьев всадников. Быстро свернув с дороги и положив послушных ко¬ней, разведчики притаились в зарослях. Уланы на рысях проехали мимо, переговариваясь о бое под Колензо. Можно было понять, что англичане там отступили. Норовистая кобыла под сержантом беспокойно заржала, видно, почуяла бурских коней. Петр положил руку на затвор караби¬на... Нет, уланы ничего не сообразили.
Солнце давно перевалило зенит, близился вечер. К Вентеру надо было бы выбраться на всякий случай засветло: если там есть передо¬вые посты англичан, нужно их высмотреть да заодно наметить, как про¬шмыгнуть мимо. Петр придержал коня и глянул в карту, испещренную собственными пометками.
— Давай, Каамо, двинем прямиком через лес.
— Давай, Питер, двинем! — У парня было хорошее настроение; он всегда радовался, когда доводилось оставаться с другом вдвоем,— сре¬ди буров Каамо чувствовал себя скованней.
Они начали пробираться сквозь чащу. Под густым лесным покровом было сумеречно и сыро. Редкие птицы негромко перекликались в зеле¬ной гуще. Слева дыбился крутой склон горы, справа надвигался дру¬гой — они въезжали в ущелье.
Вдруг конь под Петром всхрапнул и шарахнулся. Щелкнул курок винтовки Каамо. Петр вскинул голову. Крупный зверь с грязновато-желтой, испятнанной черным шкурой бесшумно прыгнул в переплете ветвей — только мелькнул и скрылся. Петр озадаченно оглянулся на Каамо:
— Неужели леопард?
Лицо Каамо, показалось, даже осунулось. Он кивнул, поглаживая коня, потом сказал тихо:
— Этот зверь хуже льва. Страшнее. Хорошо, что не ночь...
Ущелье суживалось. Деревья, перевитые лианами, тесно лепились на его почти отвесных склонах, и лишь высоко над головами узким проливом в зеленых берегах синело небо. Хрустальный, нежно взбульки-вающий ключ выбивался из-под подошвы горы. Грешно было бы про¬ехать мимо. Наскоро перекусив билтонгом, путники напились и ополос¬нули лица.
Снова двинулись в дорогу. Теперь ущелье начало расширяться, а деревья смыкались все теснее, буквально лезли друг на друга. Прихо¬дилось продираться сквозь буйную поросль, защищая липа от ветвей и сучьев. Солнце не пробивалось сюда, стало совсем темно. Неестествен¬но громко прокричала какая-то птица. На сердце сделалось хмуро и тре¬вожно.
Каамо сдавленно вскрикнул, и в тот же миг что-то обрушилось свер¬ху на Петра. Он не успел опомниться, как мускулистые чернокожие руки сдернули его с коня, зажали и оплели гибкими крепкими лианами. Два ассагая уперлись в грудь. Рычал и бился рядом также связанный Каамо.
Человек двенадцать зулусов окружили их. Это были молодые здоро¬вые мужчины, в большинстве вооруженные ружьями. Почти все щего¬ляли лишь в повязках из шкур, украшенных хвостами диких кошек. Ка¬кой-то воин натянул на голову шляпу, сбитую с Петра. Другой потянул¬ся к револьверу. Петр резко ударил плечом — тот отлетел в сторону. Воин с ассагаем угрожающе замахнулся тяжелой палицей.
— Еоа! — строго одернул его (это прозвучало, как «эй, эй!») высо¬кий и тучный зулус с грубой татуировкой на теле; голову его украшали черные страусовые и белые петушиные перья; он был, видимо, стар¬шим: воин покорно опустил палицу.
Старший шагнул поближе, широко улыбнулся и неожиданным по-обезьяньи ловким движением выхватил «веблей» Петра из кобуры.
— У! — Он наставил револьвер в лицо пленника. Петр не шелохнул¬ся.— Смелая бур? — сказал зулус на ломаном английском и снова улыб¬нулся.— Будем поджаривать твой пятка. Иди.— Он повелительно взмах¬нул рукой, указывая вверх.— Иди, иди!
Петр оглянулся на Каамо. Тот застыл, как изваяние, толстые губы были плотно сжаты, глаза опущены.
— Выше голову, братишка,— сказал Петр как мог веселее и начал карабкаться в гору.
С завязанными, натуго припутанными к туловищу руками это было очень трудно. Несколько раз он падал. Татуированный что-то сказал негромко, и сразу по два воина подскочили к каждому из пленников, чтобы помочь передвигаться. Сзади тянули лошадей.
Выкарабкавшись из ущелья, они пошли на юг. Шли без тропы, или, может быть, просто Петр не различал ее в быстро густеющих сумерках. Неожиданно из тьмы появился еще один воин. Он что-то сказал стар¬шему. Петр уловил лишь одно знакомое слово — «индун». Так называ¬лись военачальники, офицеры зулусской армии.
— Быстро иди! — повернулся старший к пленникам.— Огонь твоя пятка много готов.— И засмеялся.
Зулусский бивак открылся неожиданно. В неглубокой лощинке горе¬ли костры, меж ульеобразных шалашей бродили воины, чуть в сторон¬ке возвышалась палатка английского образца.
Пленников подвели к одному из костров, а старший поспешил к па¬латке. Свое грузное тело он нес удивительно легко и быстро. Вокруг сейчас же собралась толпа. Зулусы говорили что-то, кричали, строили гримасы и смеялись, открыто и недружелюбно потешаясь над плен¬ными.
«Да,— подумал Петр с тоской,— пятки не пятки, а живым нам отсюда не уйти. Вряд ли они захотят передать нас англичанам, расправятся сами».
Неожиданно шум стих. Толпа раздвигалась, пропуская кого-то. Петр взглянул — к ним подходил... Чака.
Он шел по черному живому коридору самоуверенный, властный, важ¬но выпятив грудь. Вдруг что-то дрогнуло на его лице, но оно осталось невозмутимым, лишь, показалось, вспыхнули глаза. Или это блеснул в них отсвет кострового пламени?
Петр не знал, как поступить. Назвать иидуна по имени, броситься ему навстречу? Но, может, Чака не хочет этого, может, нельзя?.. Каамо тоже узнал его и, видимо, тоже растерялся. Он взглянул на Петра и плечом прижался к нему.
Чака приблизился и по-зулусски обратился к воинам, доставившим пленников. Похоже, он благодарил их. Потом интонация его голоса ста¬ла резкой, повелительной, и стражники тотчас принялись распутывать на пленниках узлы. По толпе прошел негромкий басовый ропот. Чака поднял руку и снова заговорил. Он говорил быстро и взволнованно, по¬минутно указывая на Петра, потом порывисто шагнул к нему и обнял.
— Здравствуй, Питер! Чака приветствует своего брата!
— Здравствуй, Чака!..
Теперь толпа загудела оживленно и радостно: индун встретил своего друга, своего брата, который когда-то спас Чаке жизнь.
Руки Петра затекли, он разминал и растирал их, а губы сами рас¬ползались в улыбке и пощипывало глаза.
— Здравствуй, Каамо! Ты стал такой большой и красивый... Идем¬ те к моей палатке... Это Мбулу,— указал Чака на татуированного тол¬стяка.— Не обижайтесь на него, он мой помощник и хороший воин.
Петр обхватил здоровяка за плечи и легонько прижал к себе. Тот сделал так же.
Чака сказал Мбулу что-то по-зулусски, тот закричал толпе, и все воины очень обрадовались.
— Я приказал дать им пива,— объяснил Чака. — Пусть будет пра¬здник для всех.
Они подошли к палатке индуна. Юноша-прислужник почтительно положил для каждого тонкие, набитые шерстью подушки. Невозмутимо замерли у палатки два чернокожих часовых.
— Ты стал большим начальником, мой брат,— с едва уловимой иро¬нией сказал Петр.
Чака кивнул с достоинством, однако чуть приметно улыбнулся.
Им принесли большой глиняный тумбас маисового пива, котел с жирным вареным мясом и кашу из молотого сахарного проса. Чака налил себе пива и отправил в рот кусок говядины: хозяин должен пер¬вым отведать пищу, чтобы показать, что она не отравлена; таков закон гостеприимства. Взяв ядреную мозговую кость, он, причмокивая, посо¬сал ее и протянул Петру.
Они охотно ели и пили и вспоминали свои приключения на севере Трансвааля, в долине Слоновой реки, а потом поведали друг другу, как прошли у каждого эти годы. Петр похвалил Каамо, сказав, что он стал много читать, и Чака с одобрительной улыбкой поцокал языком.
— Я тоже научился читать,— сообщил он,— только очень немножко. И умею писать свое имя... По-английски,— добавил он.— Все по-ан¬глийски. Читать — по-английски, деньги — английские, служба — англий¬ская. А когда будет все по-зулусски?!.— Он помолчал, сдерживая гнев¬ную дрожь, заговорил о другом: — Видишь, я вернулся к своему народу. Я хорошо посмотрел, как живут белые. Не такие уж они хитрые. Просто у них много ружей и денег. Я работал на фермах у буров, долбил чер¬ный горючий камень под землей, много видел. Я вернулся к зулусам, вожди приняли меня, и вот видишь — я индун.— Он опять замолчал, и опять была в этом какая-то недосказанность.
Раза два к палатке подходил Мбулу. Вещи, отобранные в ущелье, Петру и Каамо вернули, о лошадях тоже позаботились. Толстяк приса¬живался на корточки у костра индуна, слушал, о чем говорят, и молчал, не прикасаясь к еде. Впрочем, он, видать, был сыт: измазанные жиром губы и хмельные глаза вполне ясно свидетельствовали о том, что у дру¬гих костров Мбулу не был столь скромен.
У костров разгоралось веселье, становилось шумно. Петр подумал: появятся англичане — как им не поинтересоваться гостями индуна? Чака уловил его настороженный взгляд.
— Лес имеет много зулусских глаз и ушей, — сказал он.— И Булле¬ру сегодня не до нас: он зализывает свои бока.
Яркие звезды мерцали над их головами. Время подкатывало к пол¬ночи. Чака сказал что-то Мбулу, тот подошел к часовым, и втроем они исчезли за палаткой.
— Вас проводят к Тугеле,— повернулся Чака к Петру.— Знай, Пи¬тер, и скажи своему Бота, что Чака воюет против буров, но победы анг¬личан он не хочет. Еще не все мои воины понимают это, но скоро они поймут. Пусть англичане немножко бьют буров, а вы, пожалуйста, бей¬те англичан. Если Чака узнает что-нибудь важное, это важное будет знать и Питер. Я все сказал. Давай курить прощальную трубку...
Невидимые и неслышные, зулусские воины быстро шли впереди, ведя коней в поводу. Черный лес затаенно молчал. Было в этом молча¬нии что-то тягостно-грозное. Вдруг чаща расступилась, стало видно звезды, впереди послышался негромкий рокот Тугелы...

4.
На следующий день, пятнадцатого декабря, Буллер вновь пытался атаковать и опять был вынужден отступить. Рано утром в воскресенье к Луису Бота явился парламентер: английский главнокомандующий просил на сутки перемирия. Согласие было дано.
В долину между прибрежными холмами Тугелы и лесом под Колен¬зо вышла похоронная команда англичан. Работы предстояло немало. Только офицеров легло на поле боя шестьдесят шесть. Угрюмые сол¬даты, скинув мундиры, долбили сухую, спаленную солнцем землю, роя братские могилы. Пронзительно кричали коршуны. Им не хотелось уступать сладкую добычу. Согнанные с трупов, они лениво взмывали к небу и снова устремлялись вниз, ожесточенные и наглые.
На огневых позициях буров остались только стрелки-наблюдатели. Остальные ушли в лагерь. В тени громадного баобаба собралось вокруг пастора несколько сот буров. Торжественные плавные псалмы неслись оттуда.
— Завели на целый день ради  воскресенья-то,— бурчал Дмитрий.
Молитвы и псалмопения были в лагере делом обычным и обязатель¬ным. Лишь очень немногие не принимали в них участия. Дмитрий, хотя и ворчал, был в общем-то доволен: можно было отвести душу в дружес¬кой беседе с Петром,— теперь им это не часто удавалось.
Оставаясь вдвоем, они всегда говорили друг с другом по-русски; Африка, как ни ряди, все же оставалась чужбиной; хоть мало, да теши¬лись сердца звуками кровной, родимой речи. Правда, странное дело, многие слова стали не то что забываться, а как-то не шли на язык. Вид¬но, сказывалось влияние чужих речений, разговор получался похожим на книжный. Особенно заметно это было у Петра. Недаром, видно, в свое время Петерсон, встретив земляков, чуть не до слез восхитился по¬лузабытым рассейским «антиреспо». «Скоро и нам,— с горечью поду¬мывал Петр,— в милую диковинку покажутся некоторые родные слова...».
— Гармошку бы сюда,— сказал Дмитрий,— да рвануть частушечки, а? — И затянул густым своим басом:
Ягодиночка на льдиночке,
А я на берегу...
Петр с шутливой ужимкой подхватил:
Ех, милый, брось ко мне тесиночку,
К тебе перебегу.
— Не по-нашему они воюют,— неожиданно сменил тему Дмитрий.— Будь бы здесь русаки вчера — ударили б в штыки, казаки с саблями впе¬ред, да и гнать, гнать англичан что ни на есть в самое море... Эхма! Долго, думаешь, Петро, провоюем?
— Боюсь, долго. Мы тянем, а Британия войска подваливает. Ты вот верно соображаешь: нападать надо, гнать врага, а мы топчемся на месте. Сдался нам на что-то этот Ледисмит!
— Мужики у нас в команде поговаривают: до дому бы вертаться надо, хоть на время: урожай скоро снимать.
— Так и дадут англичане мирным делом заняться! — Не дадут, это конечно. Я то же самое говорил... Вот отвоюем — месяца не задержусь здесь. Домой, в Россию — и баста.
— Надо, Митя, надо, пора... Белла-то как?
— Я ж тебе говорил, согласная она...
Они замолчали. Каждому, наверное, в ту минуту привиделось одно: уральские лесистые увалы, разлапые сосны в снегу, медвяные покосы, родной завод. Петр тихо улыбнулся, представив, как глазели бы березовцы на Марту, появись она с ним в поселке...
В стороне, где располагался штаб Бота, ахнул ружейный выстрел, потом второй. К лесу на левом фланге промчался всадник, но вскоре вернулся неторопливой рысью. Друзья узнали в нем Коуперса. Петр свистнул ему, замахал руками. Ян подъехал.
— Что за шум во время молитвы? — со смешком поинтересовался Дмитрий.
— Офицерик один английский сбежал. Зазевались наши — он на коня и был таков. Я вот сунулся, а он уже в лесу. Ловкий черт!
— Боевой, видать, офицер.
— Если бы! — скривил  рот Ян.— Журналист какой-то, щелкопер.
— Э! — сказал Дмитрий.— Уж не мой ли Черчилль?
Дмитрий не ошибся. Уже через несколько дней газеты Англии зашу¬мели на все лады о дерзком побеге из бурского плена корреспондента «Дейли ньюс» Уинстона Черчилля. Генерал Бота, рассердившись, при¬казал немедля отправить всех пленных в Преторию; там их уже скопи¬лось, говорили, более десяти тысяч. Коммандаиту Бозе — он уже стал коммандантом — было поручено выделить конвой. Старый Артур решил воспользоваться случаем, чтобы проверить, в порядке ли его рудник и дом. Потому-то в числе конвойных отправился в Преторию и зять Бозе, новоиспеченный капрал Дик Бороздин.
Спионкоп
1.
Частые крупные капли били о тугую парусину палатки. Над долиной Тугелы кружили грозовые тучи. Под проливным дождем пришлось встречать новый, 1900 год, под дождем ползли и январские дни. Листая старый, трехмесячной давности журнал, найденный в английском окопе, Петр сердито попыхивал трубкой: табак отсырел, трубка гасла.
Чинивший у входа в палатку седло Антонис Мемлинг, рябой здоро¬вяк, чем-то похожий на Дмитрия, подвинулся:
— Ползи сюда, Питер, тут посветлее.
— Ага, чтобы ты в полутьме пришил к седлу свой сапог?
— Да нет, я и в полной тьме справлюсь как надо.
— Обойдусь,— добродушно буркнул Петр.
Антонис посильнее откинул полог. Петра в отряде любили: за храб¬рость в бою, за покладистый нрав в быту, уважали за грамотность и приверженность к чтению, хотя сами буры до книг были вовсе не охочи.
Мемлинг заворчал:
— То сушь была, то мокреть. И весточек из дому нет. Как они там с урожаем управятся?
— Ну, в наших-то местах посуше, — отозвался кто-то из дальнего угла.
— Вот бы нам в наших местах и воевать...
Разговор шел в добродушных тонах, буры еще не были ожесточены: их фермам и полям пока не угрожала непосредственная опасность. В палатку просунулась мокрая голова Мангваэло:
— Масса Питер, вам надо быстро идти к генералу.
— К какому?
— Сам генерал Бота зовет. Там пришел человек с той стороны, и генералу нужен масса Питер. Так сказал господин Терон.
Накинув старую попону, Петр выбрался из палатки и побежал к штабу.
Бота, сидя за походным столом, разговаривал о чем-то со своим за¬местителем Мейером и Тероном. В сторонке, под охраной, стоял высо¬кий и толстый угрюмый негр.
— Мбулу! — узнал его Петр.— Здравствуй, Мбулу!
Зулус, метнув совсем не ласковый взгляд в сторону начальства, чуть склонил голову:
— Мой индун шлет привет своему брату.
— Это от Чаки,— повернулся Петр к Терону. Тот в свою очередь напомнил командующему:
— Я вам докладывал...
Бота кивнул и сделал знак охране покинуть палатку.
— Садись,— сказал он зулусу по-английски,— будешь гостем. Ве¬лите, Мейер, дать еды и вина.— Потом повернулся к Петру, на умном тонком лице появилась усмешка.— Я вижу, Кофалёф, у вас есть какой-то волшебный ключик к сердцам зулусов. Этот мрачный воин со мной разговаривать не захотел,— подавайте ему Питера Кофалёфа.— Генерал театрально развел руками, словно признаваясь в своем бессилии и об¬ратился к лазутчику: — Вот, дорогой, пожалуйста,— Питер Кофалёф.
— Мбулу имеет глаза,— буркнул зулус; он все еще стоял.
Слуга поставил на стол вино, глиняные кружки, принес мясо, сыр и фрукты.
— Садись, Мбулу. После дороги хорошо поесть.— Петр дружески похлопал зулуса по плечу.
— Нет,— покачал тот головой,— сначала надо говорить, поесть бу¬дет потом.
— Все равно садись. И говори. При них говори. Как живет мой брат Чака, что хотел он мне передать?
— Боги хорошо хранить индуна. Передать он хотел велеть большая новость.
С трудом справляясь с нескладными для своего языка словами, Мбу¬лу пересказал все, что велел Чака. И даже передал рисованную кар¬ту — грубую и вместе с тем удивительно точную.
У англичан появился новый главнокомандующий, большой генерал, очень большой — Роберте. (Бота переглянулся с Мейером; новостью для них это не было — еще вчера они говорили о «большом генерале»; фельд¬маршал Фредерик Роберте, действительно, имел немалый опыт военных операций в Южной Африке и в Индии, где он командовал британски¬ми войсками. Роберте привез много новых английских солдат). Чака сказал: к Буллеру пришли пять батальонов и три батареи из пятой ди¬визии. Еще к нему пришли большие тяжелые пушки. Роберте велит снова наступать. Только теперь он схитрит. Чака сказал: большие пуш¬ки будут сильно и много стрелять из-за укрытий здесь, с фронта, а ко¬лонны солдат пойдут на запад, к Верхней Тугеле и Вентеру, где гора Спионкоп, и там ударят и прорвутся в Ледисмит. Чака сказал: так Бул¬лер сделает совсем скоро, надо торопиться...
Сведения были важные. Чака оказывал бурам серьезную услугу. Бота встал.
— Спасибо тебе и твоему индуну. Ты получишь подарки. Господа,— легонько повел он темной бровью на Терона и Петра,— займитесь гос¬тем, мы с Мейером скоро...
Они прошли в соседнюю палатку.
— Если этот кафр не врет,— сказал Бота, развертывая карту,— нам необходимо удлинить свои позиции к западу. А если он подослан с про¬вокационной целью? Мы растянем позиции, перебросим часть войск к верхнему течению Тугелы, а Буллер ударит здесь, в наш центр. Что вы скажете, генерал?
Мейер быстро глянул на командующего из-под лохматой шапки волос:
— Все может быть, Луис. Надо доложить Жуберу. У главнокоман¬дующего есть резервы, и, в конце концов, несет ответственность он, пусть и распоряжается. Что касается моего личного мнения, я бы пози¬ции удлинил. Здесь, у Колензо, Буллер уже пообжегся, пора ему менять тактику. А там он, и верно, может проскочить, если мы прозеваем. Ко¬нечно, и здесь фронт оголять нельзя.
Бота усмехнулся:
— И так плохо, и этак нехорошо.— Он привычно огладил бородку тонкими длинными пальцами.— Ладно. Я сейчас же составлю донесение Жуберу. А вы позаботьтесь о лазутчике. Надо одарить его чем-нибудь и обязательно послать подарок этому... Чаке. Громкое, кстати, имя, а? Какую-нибудь там винтовку получше, коня, в случае чего скажет, что до¬был в бою. И не давайте кафру шпионить в нашем лагере. Пусть ест и пьет, а поближе к ночи спровадьте его на ту сторону.

2.
Обходный маневр на запад Буллер поручил генералу Уоррену. Вый¬дя к Тугеле вблизи Спионкопа, англичане со штурмом не торопились. Небольшие группы солдат-негров тщательно разведывали броды. Им хорошо помогал густой прибрежный лес.
Спионкоп возвышался между Тугелой и ее левым, северным прито¬ком — Вентером. Двуглавая вершина могучей горы господствовала над всей окрестностью. Уоррен, как и Буллер, считал, что это верный ключ к Ледисмиту.
Буры каким-то образом разгадали маневр: за день до наступления на пустынных до того высотах появились бурские стрелки. Правда, раз¬ведка сообщала, что их немного. Уоррен, однако, на сведения разведки полагался не очень: эти мужланы умеют отлично маскироваться.
Весь день 19 января артиллерия била по Спионкопу, а в ночь на два¬дцатое два пехотных полка, перейдя Тугелу, двинулись на штурм.
Было темно и душно. Шли молча, густыми, плотными рядами. Склон становился круче, лес остался позади. Кто-то охнул и выругался, с ту¬пым шумом покатился камень. Почти сразу сверху ударили выстрелы.
— Не бойся, ребята, быстрей! — сдавленно крикнул лейтенант Гло¬вер и растерянно оглянулся: никого не увидишь в ночной сумятице.
Это был его первый бой, и лейтенант изо всех сил старался храбрить¬ся. Лишь несколько дней назад он прибыл в Дурбан и получил назна¬чение в бригаду генерала Вудгейта.
Пули свистели свирепо и страшно. Они пригибали к земле, хотелось упасть и вжаться в камни.
О, как проклинал сейчас Генри Гловер свое несчастное решение по¬святить себя ратной карьере! Зачем спокойную, привычно скучноватую жизнь в родовом имении под ласковой опекой матушки он сменил на военный колледж в Санхерсте?
— Вперед, вперед, пули ночью слепые! — совсем близко от себя услышал он хрипловатый голос капитана Вальтера Окклива.
Ему показалось, будто этот вояка и во тьме разглядел, что творится с ним. Пули все свистели и, казалось, над самой головой. Неужели буры ухитрились заметить лейтенанта? Тонким срывающимся голосом Гловер закричал:
— Да здравствует королева! — Пусть знает Вальтер Окклив, как бесстрашно погибал за ее величество молодой его друг.
Пули свистели, но капитан был прав: ночная атака лишила буров очень важного преимущества — меткости. И все же они были страшны¬ми, эти взвизгивающие комочки металла, слепо несущие смерть. Слепую смерть. «Слепую, слепую...» — Гловер и не замечал, что горячечно твер¬дит одно и то же слово.
Он споткнулся о что-то мягкое. Рука наткнулась на теплую липкую жижу. Раненый хрипел и бился. Гловер с отвращением отдернул руку, ноги у него подгибались. Где-то что-то кричал Окклив. Или кто-то дру¬гой. Стреляли и сверху, и снизу. Гловер бросился бежать, не зная, куда. Снизу, от Тугелы, ударили пушки. Он упал и сильно ушибся о камень. Сердце бешено стучало, тело била дрожь. Пусть они идут, ползут, ка¬рабкаются, пусть подставляют свои лбы под пули — он не тронется с этого места. Он не тронется. Он не тронется!..
Гловер не знал, сколько времени пролежал у этого камня, и, когда поднял голову, уже начинало светать. Кто-то бросился к нему. Лейте¬нант даже не поднял пистолета.
Странно, это был капитан Окклив. А он думал, что тот уже давно наверху. Или мертв.
— Это вы, Гловер? Молодчина! Впереди всех!.. Ну, сейчас ударим в штыки.— Окклив вскочил.— Вперед, ребята!.. Поднимайтесь, лейте¬нант. Вперед!..
Гловер вскочил и побежал. Теперь он не чувствовал ни дрожи, ни тяжести в ногах. Он вообще ничего не чувствовал — просто бежал и бе¬жал. Все вокруг кричали что-то, и он кричал.
Какой-то сержант сильно дернул его: «Ложитесь, господин лейте¬нант!» — Гловер плюхнулся, опять над ним взвизгнула пуля.
Они лежали уже на вершине. Она была пуста. Ни одного бура — ни живого, ни мертвого. Что же это — камни стреляли? И кто выстре¬лил только что?
Это был старик. Раненный, он не ушел с другими и сейчас, приладив¬шись за камнем в неглубоком, небрежно отрытом окопчике, бил из карабина по врагу. Его окружали.
— Не стрелять! — командовал Окклив, прячась в соседнем окопе.— Живым взять, живым!
Дорого же стоил этот пленный: пять или шесть солдат уже рухнули под его пулями. Но вот он что-то замешкался, сразу несколько человек прыгнули к окопчику — и отпрянули. Уперев приклад в камень, бур вы¬стрелил в себя. Его пленили уже мертвым. Кисть левой руки была ото¬рвана снарядом, культю туго перепоясывал узкий сыромятный ремень. В карабине не оставалось больше ни одного патрона.
— Звери,— сквозь зубы сказал капитан, брезгливо поглядывая на труп.— В них нет ничего человеческого, в этих грубых и фанатичных фермерах.
Гловера мутило. Чуть заикаясь, лейтенант робко возразил:
— Все же он был очень храбр. Я бы похоронил его как воина.
— Распорядитесь,— пожал плечами Окклив и отошел, но все. же обер¬нулся и на ходу заметил, добрея: — Ваше личное мужество извиняет эту сентиментальность...
Генерал Вудгейт опасался контратаки. Он приказал немедленно воз¬водить ложементы.  Солдаты взялись за лопаты, из тыла пришла коман¬да саперов. Трупы со склонов горы тащили вниз: там был священник, и земля оказалась податливей, чем на Спионкопе. Это было немаловаж¬но: экономить рабочие руки. А им предстояло немалое — окопы и эскар¬пы  отрывали в несколько линий. Тут же устанавливали пушки. Спион-коп должен был стать неприступным. Буллер прислал поздравление. Ключ к Ледисмиту был в английских руках.
Прошел день — все было спокойно. Буры, судя по всему, отошли на север.
Гловер с товарищами сидел в большом штабном окопе. Тишина на позициях и мощные ложементы весьма улучшили состояние его души. Теперь воспоминание о родном имении казалось ему далеким и чуждым. Вновь голову кружили честолюбивые мечты. Полковник Вудгейт, выслу¬шав рассказ Окклива о мужестве лейтенанта, сказал, что этого боевого офицера он обязательно представит к награде. После изрядной порции виски Гловеру начало казаться, что и на самом деле в ночном бою он был бесподобно храбр. Он даже позволил себе пуститься в некие рас¬суждения о ходе боевых операций. Смысл их можно было истолковать как намек на то, что теперь, после появления па театре военных дейст¬вий лейтенанта Генри Гловера, чаша весов должна определенно скло¬ниться в пользу британского оружия.
— Мы противопоставим этим грубым воякам силу английского духа, нашу выдержку. Не так ли, господа? Выдержка — и буры всюду побегут, как побежали они от нас сегодня ночью. Вот увидите.
— Все это так, дорогой Генри,— устало усмехнулся майор Лесли,— но сколько нас останется, если каждый день мы будем хоронить по не¬скольку сот солдат?
— Ну, сегодня-то мы встретились с необычно сильным сопротивле¬нием,— возразил Гловер, не замечая, что тон его более подходил бы, скажем, полковнику, нежели лейтенанту.
— Вы думаете?— прищурился Окклив и взъерошил свою черную шевелюру.— Буров здесь было не более трехсот на наши два полка.
«Завидует,— мелькнуло у лейтенанта,— уже завидует мне и хочет умалить свершившееся». Он сказал суховато:
— У нашей великой империи достаточно полков.
— Это так,— кивнул Окклив и тут же обратился к Лесли: — Что там такое, майор, стряслось в Судане? Какой-то бунт?
— Бунт не бунт, а неприятность. Среди египетских войск какое-то брожение. На всякий случай командование распорядилось отобрать у них боевые патроны. Два суданских батальона в Омдурмане, которые направлялись сюда, отказались исполнить это приказание. Вместо них нам шлют европейский батальон из Египта. Ну, а с теми... Их, я наде¬юсь, сумеют образумить.
Виски давало знать себя все больше. Сердце Гловера жаждало, если не высоких подвигов, то высоких слов.
— Два батальона,— он небрежно повел рукой,— это капля в океа¬не империи. Каплю можно испарить — океан останется.
Лесли косо взглянул на него и поднялся:
— Отдыхайте, господа, я посмотрю, как идет работа на третьем эс¬карпе.— Он легко перекинул свое грузное тело через бруствер.
— Поспите, Генри,— добродушно сказал Окклив.— Нам еще пона¬добится ваш высокий патриотический дух...

3.
Жубер сам приехал в лагерь Бота. Привычно сотворив молитву, он сел, прочно впаяв свое небольшое тело в парусиновое сиденье походного стула, окинул всех быстрым, острым взглядом и сказал негромко:
— Я хотел бы побеседовать с генералом Бота. Присутствующие поняли его и вышли.
Жубер молчал. Должно быть, старика снова мучил приступ печени. Лицо его было изжелта-бледным, веки набухли.
— Что-то нехорошо на сердце,— произнес он и поднял глаза на Бота.— Расскажите, как это произошло. Вернее, что вы думаете по этому пово¬ду. Подробности не нужно, я их знаю... Сидите, сидите, мы ведь по-дружески...
Попыхивая изящной английской трубкой, Бота спокойно и скупо доложил о ночной атаке на Спионкоп и добавил:
— Элемент внезапности в этом все-таки был: ночь. И, конечно, слишком мал оказался наш гарнизон — всего сто пятьдесят человек.— Он чуть склонил голову.— Я должен извиниться, господин коммандант-генерал, что нарушил ваше указание: вы приказывали держать в Спионкопе брандвахту лишь в сто человек.
Жубер устало прикрыл ладонью глаза. Этот выскочка позволяет себе шпильки в его адрес. Но не надо ссориться с Луисом Бота — он влия¬телен, этот богатый, быстро идущий в гору молодой предпринима¬тель.
— Да, да,— сказал Жубер и вздохнул.— Что сделаешь, на все воля божья... Что вы думаете, генерал, предпринять?
Бота встал.
— Я намерен отбить высоту. Она слишком важна для англичан. Встал и Жубер.
— Рад слышать это. Считайте, что вы получили мой приказ на контр¬атаку... Я пойду к людям, побеседую с ними и помолюсь. Вы можете оставаться, готовьтесь к штурму.— Жубер оправил сюртук, приветливо кивнул и вышел.
Бота тотчас потребовал к себе ближайших военачальников. Откла¬дывать важные дела он не любил.
Руководство всей операцией Бота взял на себя. Спионкоп скрытно обложили с двух сторон. С третьей должна была действовать особая ударная группа фельдкорнета Ковалева.
В ночной темени полусотня буров проехала к ущелью, рвано разре¬завшему западный склон горы, и там спешилась. Густые заросли папо¬ротника покрывали крутые бока ущелья. Медленно и неслышно смель¬чаки карабкались вверх.
Выбравшись на край, Петр долго всматривался в английские пози¬ции, смутно видневшиеся в предрассветных сумерках. Совсем недалеко стояли несколько пушек. Возле них прохаживался нахохленный, сонный часовой. Ниже, на склоне, обращенном к северу, перед окопами тянул¬ся глубокий оборонительный ров, выше, шагах в ста — второй.
Петр повернулся к Коуперсу:
— Ян, батарею я возьму на себя. Взрыв и будет сигналом к атаке. А ты с ребятами ударишь по первой линии окопов. Важно выбить их оттуда, чтобы наши с фронта могли тут зацепиться. Только не торопись.
— Все будет олл райт, Питер.— Ян ободряюще улыбнулся.
— Антонис,— зашептал Петр Мемлингу,— ты возьмешь на себя ча¬сового. Главное — никакого шума. Ты понял меня, Антонис?
Верзила Мемлинг только кивнул. Помедлив, Петр легонько подтолкнул его:
— Ну, давай...— а чуть позднее и сам, припав к земле, тихо пополз вперед.
Оставшиеся напряженно всматривались в серую муть рассвета.
Вдруг Антонис вскочил и стремительным броском кинулся к кусту неподалеку от первой пушки. Было удивительно, как это такое громад¬ное тело не производит шума. Часовой ничего не услышал.
Волоча за собой суму с динамитом, Петр крадучись подползал к вражеской батарее. Из лощинки за орудиями раздавался храп. Види¬мо, там спала орудийная прислуга — совсем рядом.
Темный силуэт часового приблизился к кусту, где засел Антонис. Петр не увидел взмаха ножом. Только что-то хряснуло, часовой кон¬вульсивно вздернул руку, тут же тело его грузно осело и опустилось на руки Антониса.
Через несколько секунд Петр был уже у пушки. Рассвет брезжил все сильнее. Кто-то из спящих в лощинке закашлялся, потом кусты там зашевелились — человек поднялся справить нужду. Петр уже приладил шкур к заряду и отползал, высматривая укрытие для себя.
— Джон, ты не заснул ли там у пушки? — спросили по-английски из кустов. Петр замер.— Эй, Джон, тебе говорят!
Коуперс положил палец на спусковой крючок.
Петр поспешно поджег шнур. Из кустов вышел босой, в расстегну¬том мундире сержант... Он остановился, почуя что-то неладное, потом заметил быстро ползущую огненную змейку и с криком метнулся в ло¬щинку. Из папоротника грянул по нему выстрел, он упал. Петр бросил¬ся в ближайший окоп, и тут раздался взрыв. От края ущелья ударил пулемет и зачастили ружейные выстрелы.
Сонные солдаты метались, не понимая, что происходит. А их косили бурские пули. Началась ураганная стрельба на правом фланге англи¬чан— восточном склоне Спионкопа: в бой вступил отряд генерала Мей-ера.
— Ян! — закричал Петр, подымаясь в рост.— Отсекай первую линию!
Выскочивший откуда-то капитан с лохматой черной шевелюрой, нервно поправляя белый офицерский шарф, как будто это было очень важно, выстрелил в Петра из револьвера.
— Вальтер, что ты делаешь? В укрытие! — закричал кто-то капита¬ну тонким срывающимся голосом.
— Не так, господин завоеватель! — сказал Петр по-английски и вскинул карабин.
Капитан рухнул с пробитой шеей, шарф стал красным.
Где-то в средине английских позиций бухнула пушка, вторая. Там раздавались слова команды. Коуперс быстро продвигался по линии окопов, с ним было десятка три бойцов. Петр с остальными залег на огневой позиции батареи, не подпуская англичан к орудиям. Теперь важно было продержаться здесь до подхода своих.
По северному склону горы уже карабкались сотни буров. Их вел Луис Бота, он сам был в боевых цепях. Северную сторону Спионкопа покрывал кустарник. «Не догадались дурни выжечь»,— подумал Бота об англичанах.
Слева, у Мейера, взревели гранатные пулеметы. Первая линия анг¬лийских окопов справа молчала: группа Ковалева там зажала противни¬ка, видимо, основательно. Долго ли сможет продержаться этот лихой ма¬лый? Бота с ординарцем передал приказ отряду йоганнесбуржцев по ущелью выдвинуться к Ковалеву.
Он оглянулся. Буры деловито лезли вверх по крутизне. Надо, однако, торопиться: англичане могут вот-вот бросить в бой резервы.
— Проворнее, буры, быстрее захватывай первую линию! — закричал Бота, устремляясь вперед, и тотчас слова приказа покатились от бойца к бойцу...
Запыхавшись, генерал выскочил к передовому контрэскарпу. Кто-то помог ему, подставил плечи — он перемахнул в ров. Дуло ли-метфорда уперлось ему в грудь, Бота стремительно поднырнул под него, резко сшиб солдата, выстрелил в него из револьвера и прыгнул на внутренний откос рва.
Молчаливые и яростные накатывались на первую линию окопов буры. Англичане бросали оружие.
Вторая линия ощерилась плотным огнем ли-метфордов. Час¬то били английские пушки, но снаряды рвались уже позади наступаю¬щих. Перенести огонь ближе артиллеристы не решались: влепили бы и своим.
Маленький белобрысый доктор из русских, пригибаясь, торопливо шел вдоль окопа. Тяжелая медицинская сумка била по тощему заду.
Бота вспомнил, что доктор очень плох в голландском, и обратился к нему на французском:
— Мсье Давыдов, ваш лазарет, я полагал, внизу?
— Лазарет — да, генерал, но раненые — здесь.
— Раненых можно транспортировать вниз.
— По этой-то круче? Последние кишки вывалятся. Бота рассмеялся:
— Вы неисправимы, доктор!
— Так же, как неисправимы ваши бойцы. Его ранят, а он не выпу¬скает ружья из рук.
— И много раненых?
— Пока мало. Но есть несколько тяжелых. А сейчас,— Давыдов кивнул в английскую сторону,— будет больше.
Там, у англичан, трубы пронзительно запели сигнал атаки. То подо¬спел резерв — генерал Вудгейт бросил в бой еще два полка своей бригады. Второй он повел сам.
Грозной лавиной хлынули английские пехотинцы со штыками напе¬ревес. Казалось, неотвратимо накатывалась эта громада на окопы, за¬нятые бурами. Те расстреливали их с хладнокровным ожесточением. Отойти буры уже не успели бы, а рукопашного боя они принять не могли.
Солнце еле пробивалось сквозь лиддитовый и пороховой дым.
И вдруг протяжное и мощное «хурра» грянуло справа. Это группа Ковалева вместе с отрядом йоганнесбургской полиции, смяв английский заслон на фланге, ворвалась во вторую линию окопов и оттуда обру¬шила кинжальный огонь на атакующие цепи Вудгейта.
Цепи дрогнули, смешались, повернули обратно, к спасительным ложементам.
— Бейте их, бейте, буры, вперед! — Бота выскочил из окопа.
Он видел, как пошатнулся и схватился за бок английский генерал — это был сам Вудгейт, как подскочили к нему несколько человек и пово¬локли в тыл...
Буры ворвались во вторую линию окопов. Теперь они оказались ли¬цом к лицу не только со стрелками третьей линии, но и с артиллери¬стами. Пушки били прямой наводкой.
Догадается ли Мейер, подобно Ковалеву, ударить противнику во фланг? Только это могло приблизить и ускорить победное завершение штурма.
Мейер догадался. Он отвел свой отряд чуть назад, затем, круто раз¬вернув его по восточному склону Спионкопа, рванулся к англичанам в тыл. Они уже готовились к повторной штыковой атаке, когда со ска¬листой восточной вершины горы на них обрушился шквал пуль и сна¬рядов мелкокалиберных скорострельных пушек.
Ковалев услышал, что огонь на противоположном фланге передви¬нулся в тыл.
— Ребята, Мейер обходит их! — закричал Петр.— Левый десяток, выцеливай артиллеристов, остальные — за мной! — Он перекинулся через бруствер и, вжимаясь в землю, быстро пополз к третьей линии окопов...
Они обрушились на англичан почти одновременно с бойцами Бота, выступившими с фронта.
Полковник Торнейкрофт, заменивший Вудгейта, приказал трубить отбой. Приказ был отдан лишь ради формы: солдаты и без того отка¬тывались на южный склон Спионкопа и устремлялись в долину: у слия¬ния Вентера с Тугелой были наведены переправы...
В два часа дня генерал Уоррен выслал парламентера с просьбой, ставшей уже традиционной,— о перемирии. Потери англичан перевалили за тысячу. В Лондон полетела телеграмма Буллера: «Войска Уоррена отступили с высот Спионкопа».

Начало большой беды
1.
Глухо укутанный ночной летней тьмой, Кимберли затих в тревож¬ном забытьи. Изможденные, издерганные долгой осадой города его жители и защитники попрятались в домах и окопах. Лишь бодрство¬вали дозорные, непрестанно, монотонно перекликаясь.
Тяжелые плотные шторы прикрывали окна особняка Родса. Дом был темным, но щелку меж драпри, пропускавшую узенькое лезвие света, то и дело пересекала какая-то тень.
Это, подобно маятнику, от стены к стене, сумрачный и злой, метал¬ся Сесиль Родс. Четыре месяца его любимое детище, его главная кла¬довая сокровищ в осаде. Буры только начали подступать к Кимберли — Родс разъяренным зверем ринулся сюда, чтобы взять руководство обо¬роной в свои железные руки. Он орал на военных, сулил им горы золо¬та, опять орал и грозил: Кимберли должен выстоять. Однако высоко¬мерие и ярость алмазного магната никак не спасли бы его столицу, прояви буры побольше решительности и активности. Но они, осадив город, на этом успокоились, и лишь нехватка продовольствия, болезни н ропот среди рабочих-негров да разносные инспекции оборонительных сооружений, которые ежедневно совершал Роде, жестко и надоедно напо¬минали о том, что Кимберли отрезан от английских владений.
«Южноафриканский Наполеон» верил в успех кровавой бойни, раз¬вязанной, по существу, его стараниями. Сэр Сесиль вообще верил в свою звезду, был уверен в себе. Был уверен он и в том, что алмазная столица под его руководством выдержит осаду. Только безрукость воен¬ных, и прежде всего генерала Мэтуэна, приводила его в дикую ярость. Мэтуэн, этот выживающий из ума старикашка, вместо того, чтобы по¬бедно пробиться в Кимберли через ополчение мужичья, делал, казалось, see, чтобы отправить на тот свет побольше солдат Великобритании. Уже в первом сражении под Магерсфонтейном он уложил на поле боя тыся¬чу слуг ее величества. В декабре, во время ночной схватки с бурами, Мэтуэн умудрился потерять 702 шотландца из 832. Чуть не весь Суффольский полк отдал он с помощью генерала Френча в плен в бою под Кольсбергом.
— Раззява!
Роде и не заметил, что выругался вслух.
Карл Бейт, его приятель и компаньон, весь вечер сидевший в угол¬ке кабинета за кружкой пива, похмыкал неопределенно, сказал с чуть приметным немецким выговором:
— Вы, как я догадываюсь, вновь беседуете с любезнейшим лордом Мэтуэном?
Роде круто остановился. Взъерошив и без того спутанные волосы, он повернулся к Бейту, крутой подбородок его выдвинулся вперед; ка¬залось, он бросится на приятеля с кулаками. Но этого не случилось.
— К черту! — отрывисто сказал Роде.— К черту этого задрипанного генералишку! Еще полмесяца, и мы вырвемся отсюда. Вы слышите, Бейт? Мы вырвемся! Я верю в лорда Робертса. Он сделает то, что дав¬но надлежало сделать.
Хотя железнодорожное, почтовое и телеграфное сообщение с миром город давно потерял, английским войскам удалось установить с Ким¬берли гелиографную связь, и Роде получил возможность быть инфор¬мированным хотя бы о главных событиях. Он уже знал о назначении Фредерика Робертса главнокомандующим в Южной Африке.
Неожиданно успокоившись, Роде сказал чуть велеречиво:
—Сэр Фредерик всегда был приятен моему сердцу. Он, слава богу, неплохо узнал эту страну, когда еще был губернатором Наталя, а самое главное, за что я его уважаю, умел в свое время в Индии разговаривать с туземцами, как это подобает истинному бритту,— снарядами и пуля¬ми. А помните, как в Афганистане он с отрядом в десять тысяч человек совершил стремительный переход в двести пятьдесят миль и одним ударом освободил нашу армию в Кандахаре? О, в лорда Робертса я верю!
Бейт задумчиво огладил обрюзгшее, нездорового цвета лицо и кив¬нул на пиво:
— Хотите?
Роде только усмехнулся брезгливо. Подойдя к бюро, он перелистал какие-то бумаги, обернулся к Бейту:
— Этот ваш... приятель — где он? Бейт отхлебнул пива.
— Во-первых, мне он такой же приятель, как вам. Просто это быв¬ший полицейский, а теперь наш агент. Во-вторых, вы назначили явиться ему в двенадцать, осталось еще пять минут.
Роде снова начал ходить по кабинету, жилистый, сильный, быстрый, на ходу спросил:
— Как будет обеспечена ему помощь?
— Это его дело. Мы нанимаем его, он нанимает себе помощников.
— Не промахнитесь,— бросил Роде.— Организуйте контроль.
В дверь осторожно постучали. Гэмфри, старый мажордом Родса, доложил, что человек, которого ждали, пришел.
— Ведите его сюда и подайте ром.— Роде присел в одно из кресел неподалеку от Бейта.
Вошел Якоб Мор. Он постарел и стал почти лысым, только по-преж¬нему густо курчавились бакенбарды. Мор поклонился почтительно, но светлые глаза из-под припухших век смотрели холодно и настороженно.
— Давно вы из йоганнесбурга? — спросил Роде, не отвечая на поклон.
— Я пробыл там две недели по указанию мистера Бейта и вернулся вчера.
— Ну... и как там?
— Население города убавилось наполовину. Работают сталепла¬вильный завод и ружейные мастерские. Все прииски стоят, из угольных копей действуют три. Предприятия охраняются.
Четкие ответы, видимо, понравились президенту алмазной компании. Он спросил чуть мягче:
— Как перебрались сюда?
— Меня провели кафры.
— Вы умеете с ними дружить? — усмехнулся Роде.
— Я умею с ними обращаться.— И добавил, словно процитировал самого сэра Сесиля: — С черномазыми я разговариваю с помощью палки.
Бесшумно вошел и поставил на стол серебряный поднос с бутылкой и рюмками Гэмфри. Так же бесшумно он вышел. Роде налил две рюм¬ки, опрокинул в себя одну, ткнул пальцем в другую:
— Выпейте.
— Благодарю,— сдержанно поклонился Мор и взял рюмку, его рука чуть дрожала, как у алкоголика.
— Садитесь,— сказал Роде.— Садитесь, когда вам велят... Пусть каф¬ры снова проведут вас в йоганнесбург. Ваша задача — охранять пред¬приятия. Да, да, именно охранять. Ни один рудник, ни одна угольная копь не должны быть выведены из строя. Бейт выделит вам в помощь несколько человек.— Отдав это распоряжение, Роде даже не взглянул на  компаньона. — Остальных  подыщете  на  месте.  Деньги получите завтра — не жалейте их. Вознагражу я вас щедро. Но помните: ни один - рудник, ни одна копь... Ясно?
— Ясно.— Мор опять поклонился.— Но позвольте, сэр, высказать од¬но соображение. Сейчас в Йоганнесбурге спокойно и никаких мер к уничтожению заводов и копей не предпринимается. Однако при угрозе городу динамитные заряды могут быть заложены всюду почти одно¬временно. При этих условиях...
— Плевал я на эти условия! — перебил Роде.— Условия должны соз¬давать вы. Для того мы и посылаем вас туда заблаговременно. Всюду, в охране каждого рудника у вас должны быть свои люди. Или такое вам не под силу? Я что-то начинаю сомневаться, справитесь ли вы с этой патриотической задачей.
Лицо Мора напряглось, надбровья взбугрились.
— Я справлюсь, сэр, — глухо выговорил он...

2.
Пленных в Преторию доставили благополучно, но возвратиться в Наталь Дмитрию не довелось. Его с товарищами включили в конвой¬ную команду, которой предстояло транспортировать все сборище воен¬нопленных,— а их набралось, действительно, более десяти тысяч, — в Лоренцо-Маркес, на нейтральную португальскую территорию. Таково было решение президента. Государственный секретарь Рейц и некоторые военные предлагали отправить англичан в Лиденбургские горы, но ста¬рик Крюгер воспротивился: «Бог не велит поступать так с нашими ближ¬ними. Кому не известно, что местность там для европейцев нездоро¬вая!» — и настоял на том, чтобы солдат и офицеров противника вывезти в Лоренцо-Маркес и там распустить, взяв с них честное слово более не воевать.
Фанатичная ненависть ко всему антибурскому сочеталась в дяде Поле с наивностью! Или в этом был скрытый хитрый смысл? Так или иначе, Крюгер очень прогадал. Честное слово вооеннопленные, конечно, дали, но, выехав из Лоренцо-Маркес морем в Дурбан, снова влились в английскую армию.
Все это случилось, однако, позже, когда Дмитрий и Брюгель уже вернулись в Преторию. Президентский адъютант, в подчинении которо¬го оказались конвойные, приказал им ждать дальнейших распоряже¬ний. Брюгель поворчал, но согласился и потащил товарищей к своему брату Франсу, владельцу одного из постоялых дворов.
Франс был ряб, одноног и молчалив. Оглядев родного брата, он только похмыкал, будто тот отлучался лишь и соседнюю таверну, потом ткнул в одну из дверей:
— Устраивайтесь в этой комнате,— добавил: — Дорогу в конюшню знаешь,— и тут же ушел куда-то, припадая на подвязанную к культе деревяшку.
— Он у нас молчун, а душа добрая,— любовно сказал Клаус, улы¬баясь    в  бороду.
И верно, кормили их в этом доме отменно, пить они могли все, что угодно, служанка постелила им пышные чистые постели и всем пере¬стирала белье. Можно было спокойно передохнуть и понежиться после ратных трудов и утомительной поездки.
Первые дни Дмитрий, как и другие, валялся, ел да курил, потом бродил по городу. Тяжеловесные добротные дома на улицах Претории стояли покойно и непоколебимо, как те старые угрюмые форты, что окружали трансваальскую столицу. Только по необычной многолюдно¬сти, по пестрой толпе приезжих возле правительственного здания, по тому, что все были при оружии, чувствовалось: война. Вовсю работали оружейный завод и динамитная фабрика, разбросанная в восьми зда¬ниях, защищенных высокими земляными валами и проволочной сетью — громоотводом.
Отсиживаться, бездельничая, скоро надоело, а приказов от адъютан¬та никаких не поступало. Один раз они здорово напились, а на утро, встав с похмельной головой, Гуго Брюгель зашумел:
— Какого черта мы тут околачиваемся? Там без нас и Ледисмит возьмут, вообще прикончат англичашек. Жен оставили на войне, г сами отсыпаемся в перинах. Пойду к господину Рейцу.
Старик и раньше не однажды говаривал, будто лично знаком с госу¬дарственным секретарем, и не просто знаком, а в свое время имел честь оказать ему немалые услуги, и потому мог надеяться на благорасполо¬жение высокого чиновного лица.
Он и впрямь отправился в правительство и вернулся часа через два довольный и важный: Рейц поручил ему некое дело, суть которого ста¬рик не сообщил: видно, дело-то было секретное. Он сказал только, что завтра выезжает из Претории, берет с собой Клауса и Дмитрия, а ос¬тальные могут возвращаться в свое коммандо, к Бозе.
— Как же так? — забеспокоился Дмитрий.— Мне ведь тесть нака¬зывал обязательно побывать на руднике.
Гуго задумчиво поскреб бороду. Рейц, конечно, большой человек и дело — государственное, но подводить Артура Бозе тоже не годится.
— Ладно, езжай на свой рудник сейчас же, а завтра вечером, часов в шесть, встретимся на выезде из йоганнесбурга... Поспевай.
Он здорово гнал коней и на рудник поспел в тот же день. Из нищен¬ских лачуг негритянского поселка, завидя его. повыскакивали женщины,, старики   п детишки.
— Масса Дик приехал! Масса Дик!.. Какие вести привезли вы, мас¬са Дик?
Они бежали за ним, вопили, бормотали что-то, цеплялись за седло и стремена. Дмитрий снял шляпу, помахал ею и, чтобы отвязаться от толпы, крикнул, кивая на слугу:
— Вам все расскажет Ганс. Оставайся с ними, Ганс, придешь кс мне утром.
Отхлынув от него, негры с криками окружили земляка...
Дмитрия встретил Мориц. Казалось, он готов был целовать пыльные сапоги хозяйского зятя. Радостно причитая и угодливо кланяясь, он по¬вел Дмитрия в дом Бозе, поручив коня кому-то из слуг.
— Где Вейден? - грубовато спросил Дмитрий; он не любил Морица, льстеца н подхалима.
— Господин Вейден больной, масса Дик. Вы знаете, масса Дик, он немножко много любит доп, и потому у него всегда больная голова, масса Дик.
Вейден и впрямь был плох. Он совсем опустился. Из-под грязных седых лохм смотрели мутные запухшие глаза. Засаленная порванная куртка висела на нем, как мешок. Однако пьян он не был. Всплеснув руками, старик бросился к Дмитрию, но тут же схватился за сердце, охнул.
— Болит... Это от радости, Дик... Это ведь ты, Дик?.. Бросили вы меня, забыли.
— Садитесь, дядя Клаас, садитесь. Что ты стоишь, Мориц? Дай гос¬подину   Вейдену воды!
Мориц стремглав кинулся на кухню.
— Он не слушает меня, Дик, этот наглый негр. Он боится только-сильных, а я слабый старый человек, и он не хочет меня слушать. Пони¬маешь, не хочет...— Старик бормотал и хныкал, как обиженный ре¬бенок.
— Успокойтесь, дядя Клаас, успокойтесь. Вот выпейте воды. Может вам прилечь?.. Мориц, быстро ужин. Да побольше засыпь там зерна коню.
— И пусть он даст нам вина. Нет, пусть даст бренди. Скажи ему, Дик.
Мориц стоял, склонившись перед Дмитрием. Тот рыкнул:
— Слышал, что сказано? Быстро!
«Да, худо дело»,— подумал Дмитрий. Разговаривать с Вейденом о делах в тот вечер он не хотел, однако тот сам завел речь о руднике.
— Я плохо справляюсь, Дик, с поручением хозяина. Тут нужен кто-то другой. Этот Мориц все может растащить, я ему не доверяю.
— Ну как же он посмеет?
— Ох, Дик, ты не знаешь его. И потом...— Старик таинственно пома¬нил Дмитрия пальцем к себе поближе, зашептал хрипло: — По-моему, здесь бывает Якоб Мор. Они снюхались с Морицем. Вот в чем дело.
Дмитрий отшатнулся.
— Бросьте, дядя Клаас. Что за чепуху вы говорите! Откуда быть здесь Мору? И с каких это пор Якоб стал водиться с неграми?
— Нет, Дик, ты не знаешь, они снюхались.
— Ну хорошо, мы поговорим об этом утром. Только вы... приведите себя в порядок, дядя Клаас. Переоденьтесь хотя бы...
Дома его ждал Ганс. Как старательная хозяйка, которая ни минуты не может терпеть в доме беспорядка, он обметал с вещей пыль.
— Ты почему не остался в поселке?
— Я подумал, может, я нужен буду вам, масса Дик. А в поселок, сказал я им, я приду еще завтра. Они послушали мой рассказ, я послу¬шал их. Негры плохо живут, масса Дик, совсем плохо, им нет чего по¬есть. Хозяина нет, работы нет, денег нет. Они едят только то, что дает вельд. А разве много может дать вельд? Ведь у них нет своей земли, негде сеять сорго и маис, нечего есть.
Он говорил еще долго. Дмитрий хмурился, склонив голову на ладонь, и не знал, что придумать, чтобы помочь людям.
— Секе жив-здоров?
— Немножко здоров, только очень тощий и старый.
— Сбегай-ка за ним.
— Хорошо, масса Дик. — Ганс вышел, но почти тотчас вернулся.— Вас очень хочет повидать Марта, масса Дик. Та мулатка, вы знаете...
— Где она?
— Она ждет у порога.
— Марта! — закричал Дмитрий.— Что же ты не входишь? Входи! Она появилась закутанная в шаль, похудевшая, с пересохшими от волнения губами. Поклонившись, стала у двери и внимательно оглядела Дмитрия большими, как огромные миндалины, карими глазами.
— Скажите: Питер... масса Питер живой?
— Живой, Марта, живой! Он здорово воюет и уже фельдкорнет.
— О, я знаю, он настоящий мужчина... А Каамо живой?
— И Каамо живой и здоровый. Ты, садись, Марта, поговорим...
В эту ночь Дмитрий почти не спал. Он долго разговаривал с Мартой, Секе и Самсоном, и многое стало ему понятным. Решение созрело, но с утра он отправился еще и на рудник, спустился в шахту, осмотрел все помещения и механизмы и только после этого пошел к Вейдену, предва¬рительно велев Гансу собрать на рудничном дворе всех негров из ра¬бочего поселка.
Дядя Клаас побрил щеки, переоделся и выглядел почти молодцом. Только в глазах были усталость и грусть. О Якобе Море он повторял вчерашнее: этот англичанин снюхался с Морицем. Доказательства? У него не было доказательств. Просто дважды ему показалось, что позд¬ним вечером Мор бродил возле дома...
Когда собрались негры, Дмитрий велел позвать в дом Секе, и уже с ним они вышли к толпе. Тут от имени Артура Бозе Дмитрий отдал: распоряжения. Они были кратки и решительны. Старшим среди негров так сказать заместителем Вейдена, назначался Секе, начальником ох¬раны рудника —Самсон. Марте было предложено перейти старшей слу¬жанкой к дяде Клаасу. Тут же Дмитрий передал ей ключи от кладовых, взяв их у Морица. Секе он вручил все деньги, оказавшиеся у него в на¬личии, и приказал часть их выдать неграм в виде аванса.
— Мы скоро вернемся с победой! — закончил Дмитрий.— Ждите нас… мы вернемся и начнем работать.
Толпа кричала, смеялась, пританцовывала. Только Мориц стоял к сторонке, как побитый пес, молчаливый и злой.
Дмитрий был горд, что так хорошо выполнил поручение тестя. На душе его посветлело. Он не знал, что все повернется иначе.

3.
Три белых, два негра и десять лошадей. Они не знали отдыха. Брю¬гель гнал вперед и вперед. Видно, ведал старый бур, сколь важен па¬кет, зашитый у него на груди.
У Кронштадта, маленького городка, запрятанного в холмах, он свернули от железной дороги на юго-запад. Теперь их путь лежал через саванну, мимозовые леса, мимо опустевших ферм в кущах ив к ни¬зовьям Моддера, где в начале лета славная «конная пехота» генерала Кронье в пух и прах разбила под Магерсфонтейном войско Мэтуэна. Питер Арнольд Кронье, главнокомандующий Оранжевой республики и сейчас находился там. Ему и вез пакет Гуго Брюгель. Он не знал, какими путями выведал Крейц важные вести, но знал, что доставить их должен как можно быстрее.
Только вести эти все равно запаздывали.
Сосредоточив на реках Рит и Моддер с юга, со стороны Де-Аара, пять¬десят тысяч войска, лорд Роберте перешел в наступление. Всей грозной силой ударила по бурским окопам у Магерсфонтейна артиллерия. Запых¬тели, загромыхали, хлестанули свинцом и сталью по крутым берегам Моддера английские бронепоезда. А в это время, обойдя позиции буров слева, пять тысяч всадников генерала Френча устремились на Кимбер¬ли. Они вошли в город без единого выстрела. Это произошло 15 февраля.
Узнав от всполошенных разведчиков, что конница Френча уже в тылу у него, Питер Кронье решил отойти на север. Роберте сразу же захватил переправы через Моддер, и громада английской армии хлы¬нула в прорыв, отрезая отряд Кронье от Блюмфонтейна, столицы Оран¬жевой республики.
Буры оказались в мешке. Старый, опытный воин, человек отчаянной решимости и отваги, Питер Кронье еще мог бы со своими бойцами про¬рваться из вражеского кольца. Но с ним был обоз, громоздкий обоз крестьянской армии — четыре тысячи быков, столько же лошадей, сотни и сотни повозок, женщины, дети... Девятнадцатого февраля в долине Вольверскрааля, между Кудусрандом и Паарденбергом, генерал Кронье отдал приказ: занять круговую оборону и рыть траншеи.
На следующий день Брюгель с товарищами напоролся на англи¬чан. Только быстрые кони спасли буров. Ускакав на несколько миль, Брюгель приказал передохнуть, а сам выехал на ближний холм, чтобы осмотреться.
— Худо, — сказал он, вернувшись.— Попробуем  податься восточнее. Минут через двадцать они увидели драгунский эскадрон. Заметив их, англичане рассыпались и начали обходить с двух сторон. Отстре¬ливаться было бесполезно. Опять вся надежда была лишь на коней.
Дмитрий мчался, прильнув к потной шее Черныша, когда услышал сдавленный, задышливый крик Ганса:
— Они удирают сами!.. Они повернули назад!..
Дмитрий оглянулся: драгуны скакали в обратную сторону.
— Дядя Гуго, постой! — крикнул Дмитрий.
Они остановились и огляделись. С северо-востока, от Блюмфонтейна, в красноватой пыли шла резвой рысью большая конная колонна.
— Наши? — выдохнул Клаус.
— Наши, владыка небесный, наши! — Брюгель сорвал шляпу и, бес¬толково размахивая ею, ринулся навстречу колонне.
Это был отряд Христиана Девета, молодого бурского генерала, кото¬рый уже снискал славу дерзкого и умелого полководца. Одним из пер¬вых среди бурских военачальников он отказался от тяжелых обозов, отряд его был сравнительно невелик, но очень подвижен.
Девет шел на выручку Кронье. Вскоре подоспела коммандо Христиа¬на Бота, брата Луиса; соединившись, буры в стремительном натиске прорвали кольцо англичан. Приказав отряду занять оборону, чтобы удерживать отброшенного противника, Девет и Бота поскакали в лагерь Кронье, Брюгель со своими — вместе с ними.
Угрюм и грозен был последний редут прославленного бурского гене¬рала. Вокруг почти сплошной линией змеились траншеи. Вечерело. У небольших костров маячили фигуры женщин и детей. Мужчины были в окопах. На унылой холмистой равнине мычало и ржало громадное стадо скота, опоясанное рядами фургонов и палаток.
Кронье обнялся с подъехавшими генералами. Брюгель шагнул вперед:
— Извините, господа...— Он протянул Кронье пакет.— Из Претории, от  господина Крейца.
Кронье, похоже, удивился, но взял пакет молча, вскрыл, прочел. Ни¬что не изменилось в его широкоскулом заросшем лице. Вскинув седею¬щие брови на Брюгеля, генерал сказал устало:
— Спасибо, старина... Крейц предупреждает меня о том, что уже произошло.— И, смяв письмо, бросил его в костер.— А теперь, друзья,— повернулся он к Девету и Бота,— попрощаемся. Вам надлежит уйти обратно.
Худощавое, с длинной и редкой бородой лицо Девета стало сердитым:
— Вы плохо думаете о своих подчиненных, Пит Кронье.
— Я думаю о них превосходно, — все тем же усталым, казалось, рав¬нодушным голосом ответил командующий. —И я не хочу, чтобы бойцы республики погибали зря. Они еще нужны родине. Здесь Робертс все равно нас сомнет, сомнет вместе с вами. А кто будет драться завтра, послезавтра, через месяц?
— Но, Пит, ведь еще можно вырваться! — почти крикнул Девет.
На храпливом коне из сумерек вымахнул какой-то всадник. Он под¬летел почти вплотную.
— Генерал Девет, там плохо! — выкрикнул он.— Англичане жмут, подтянули артиллерию, мы еле держимся.
— Решайте, Пит, быстрее!
— Я решил. Властью, мне данной, приказываю вам немедленно от¬ходить. Я не могу бросить это.— Широкой своей бородой Кронье повел окрест — по кострам, палаткам, женщинам и детям.— Над столицей нашей нависла смерть. Вы обязаны защитить Блюмфонтейн. Простимся. С вами уйдет примерно тысяча моих буров, остальные останутся, у них здесь семьи. Спасибо, друзья, и прощайте.
— Я останусь здесь,— негромко, глухо обронил рядом Брюгель.
— Идем в траншею,— откликнулся Дмитрий... Девет и Бота прорвались назад.
А на утро начался ад. Сто пятьдесят английских пушек молотили по лагерю Кронье. Бомбардировка продолжалась двое суток. Несколько орудий, имевшихся у Кронье, вышли из строя — ответить было совсем нечем.
Гигантским костром горели фургоны и палатки. Черное дымное за¬рево стояло над вельдом. Обезумевшие животные, сбившись в кучу, метались и падали мертвые, некоторые прорывались сквозь пламя и уно¬сились в степь. Грохот разрывов, рев скота, крики раненых детей сли¬лись воедино. В траншеях все больше становилось мертвых.
Но в атаку англичане не шли. Сорок пять тысяч солдат — они еще боялись четырех тысяч буров Кронье.
Артиллерийский ад продолжался. Клубился над лагерем запах горе¬лого мяса и разлагающихся трупов.
На четвертый день Питер Кронье попросил перемирия, чтобы похо¬ронить мертвых.
Ответ лорда Робертса был:
— Никакого перемирия.
И опять продолжалась бешеная бомбардировка.
Теперь англичане сжимали кольцо. Миля, полмили... пятьсот шагов... четыреста... Ружья буров не остывали. Но на каждый ружейный ствол, приходилось десять-двенадцать английских. Вышли все медикаменты к перевязочные материалы. Женщины и дети уже не метались по сгорев¬шему лагерю: они были в окопах — ружья мертвых продолжали стре¬лять.
Грузный, перепоясанный патронташем, с взлохмаченной подпален¬ной бородой Питер Кронье ходил по траншее. Он молчал, только кря¬кал да закусывал ус и, сняв шляпу, крестился над телами павших.
Генерал подошел к Брюгелю, присел рядышком.
— А ты, старина, все еще живой,— сказал он, но не удивленно, а так, будто знал, что иначе и быть не могло.
Старый Гуго сначала выстрелил в выцеленного солдата, потом, за¬ряжая роёр, откликнулся:
— Мы, Брюгели, живучие.
И только он выговорил это — взвизгнула английская граната, Клаус крикнул что-то и, прыгнув, бросился на Кронье.
— Очумел? — сердито сказал генерал.— Ну, пусти же... Брюгель повернулся к ним и замер. Он не шелохнулся, пока Кронье
высвобождался из-под убитого Клауса. Потом, все такой же каменно-недвижный, сказал тупо, сам себе:
— Кому же теперь передам я свой роёр?
«Для чего? Для позора только спас он мне жизнь!» — хотелось крикнуть Питеру Кронье, но он молчал. Осторожно опустив тело Клауса на дно траншеи, он положил свою винтовку на бруствер и начал стре¬лять...
Гуго Брюгеля убили часа через два. Он стоял в окопе, целясь, и вдруг уронил голову, потом ноги его подломились и тело свалилось, Дмитрий бросился к нему. Пуля угодила в лоб старому Гуго. Не созна¬вая зачем, Дмитрий взял тяжелое, с заржавленным поверху шестигран¬ным стволом ружье старого бура и перекинул себе через плечо.
— Бей их! Бей их! — кричал кто-то рядом.
Дмитрий обернулся — это молодая, с распущенными волосами жен¬щина стреляла по англичанам из маузеровской винтовки, взятой из рук лежавшего рядом мужа. После каждого выстрела она вскрикивала свое: «Бей их!» Ее сынишка лет восьми ползал по траншее и забирал у мертвых патроны...
Кольцо врага сжималось. Очень медленно, но сжималось. Что было е последнюю ночь, Дмитрий не запомнил. Он не спал, но что было — не запомнил.
В семь утра двадцать седьмого февраля над остатками бурского ла¬геря трепыхнулось белое полотнище. Бледный, изможденный, в порван¬ной, забрызганной кровью одежде генерал Кронье взобрался на коня:, пятерней расчесал широкую бороду и в сопровождении двух буров на¬правился к английской позиции — сдаваться лорду Робертсу.
В траншею скатился Ганс. Дмитрий не помнил, сколько времени он' его не видел — двое суток, трое?.. Ганс пригнулся к его уху:
— Масса Дик, я держу там лошадей. Там буры хотят удирать. Их много,— он потряс растопыренными пальцами, показывая, как их мно¬го,— они не хотят сдаваться англичанам, они говорят, можно удрать.
«Что-то еще соображает»,— вяло подумал Дмитрий и не пошевелился.
— Масса Дик, масса Дик! — закричал Ганс и обеими руками ухва¬тил лицо Дмитрия.— Вы меня слышите, масса Дик?..
Кронье был уже совсем близко от англичан. Все замерло вокруг: Только легкий утренний ветерок гнал над вельдом рваные лохмы дыма.
— Ладно, идем,— равнодушно сказал Дмитрий и начал тяжело выбираться  из окопа.
— Надо быстро, масса Дик, надо быстро. Лошади там, вон там... Он и на коня взобрался еле-еле. Конь дрожал и храпел. Вдруг что-то сделалось с Дмитрием — словно нервная энергия животного переда¬лась ему,— он напрягся, пелена спала с глаз, Дмитрий увидел, что че¬ловек двадцать-тридцать конных буров во главе с каким-то здоровяком направляются через лагерь. Ганс отвязал коня, и Дмитрий направился, вслед   за конными.
Только отчаяние могло толкнуть их на это. Они скакали, дико, на¬пропалую, прямо на траншеи англичан. Те вначале растерялись, потом открыли пальбу из винтовок и пулеметов. Дмитрий с Гансом вслед за уцелевшими проскочили первую линию, в спины им продолжали беспо¬рядочно палить, но пули просвистывали мимо.
Вдруг сбоку, уже за линией английских стрелков, раздались выстре¬лы: это взялся за винтовки подвернувшийся на пути артиллерийский рас¬чет. Конь у Дмитрия рухнул, будто по передним его ногам ударили, стальной болванкой. Дмитрий вылетел из седла и сильно шмякнулся о землю. Он вскочил — Ганс разворачивался к нему. От пушки бежали три солдата. Дмитрий рванул затвор, вражеская пуля в этот момент расщепила ложе его карабина. С рук он выстрелил в набегавшего ар¬тиллериста, тот с ходу ткнулся головой в землю.
Второй уже подскочил вплотную. Поднырнув под него, Дмитрий ка¬рабином со всей медвежьей силой ударил его по горлу. По-заячьи, прон¬зительно и жалобно, вскрикнул Ганс и мертвый, с простреленной голо¬вой откинулся на круп коня. Дмитрий бешено бежал на третьего солдата. Тот поднял руки. Вырвав у него винтовку, Дмитрий смаху саданул англичанина и бросился к Гансу. Тот уже не нуждался в помощи. Еле сдерживая коня, Дмитрий снял с седла тело слуги и друга.
По нему стреляли. Он вскочил на коня, пригнулся и полетел вслед за бурами, уже скрывавшимися за недальними холмами. Буров оста¬валось человек пять...

Перелом
1.
Петр медленно брел меж палаток, высматривая знакомую, с крас¬ным крестом. Вот и она. Петр распахнул полог. Палатка была забита походными койками с ранеными. С раскладного стульчика тут же под¬нялась и подошла к нему Елена Петровна, сестра милосердия. Взгля¬нула ласково,— он впервые увидел, какие у нее славные, серые, с голу¬бым отливом глаза,— сказала:
— Здравствуйте, дорогой наш воин. Что не показываетесь?
— Все дела, воюем. Мне бы Ивана Николаевича повидать, док¬тора.
— Нет его, Петр Никитич. Однако жду вот... Может, и вы подож¬дете?
— Пожалуй.
— Хотите, кофе сварю? Или чай?
— А кваса нет?
— Кваса нет, кончился.
— Ну, если нетрудно, кофе...
Он возвращался с военного совета от Жубера, куда были приглашены, кроме генералов, все комманданты и фельдкорнеты из-под Ледисмита и с Тугелы. Кригсраад, проводившийся под открытым небом, как обыч¬но, начался пением псалмов, затем главнокомандующий, открыв заседа¬ние , дал слово Луису Бота, который после боя на Спионкопе был удо¬стоен уже звания фехтгенерала.
Бота коротко напомнил обстановку. Оправившись от поражения на Спионкопе и получив подкрепления, Буллер вновь перешел в наступле¬ние. Тяжелые морские орудия целый день долбили позиции буров, за¬тем, форсировав Тугелу, противник овладел центральным участком на левом, северном берегу. Буры отошли, потеряв пятьдесят человек уби¬тыми. Но продвинуться дальше англичане не смогли и, прижатые огнем к реке с трех сторон, через два дня ночью отошли за Тугелу.
— По моим сведениям,— сказал Бота,— они отступили на шесть миль в направлении к станции Фрир. На высотах Звардранда, между Большой и Малой Тугелами, у них оставлен заслон пехоты и конницы с пятью тяжелыми орудиями... Враг снова покинул поле боя, но надо нам из этого случая извлечь должный урок. Я считаю, что необходимо усилить позиции на Тугеле и укрепить их, ибо мы не можем каждую неделю терять из строя пятьдесят человек. Нам дорог каждый воин, каждый гражданин республики... Прошу господ генералов и офицеров высказать свое мнение, дабы командование, — он легонько поклонился в сторону Жубера,— могло учесть его, принимая решение на дальней¬шие действия.
Первым слово попросил фельдкорнет Дерксен. Он сказал, что, если не предпринять сейчас энергичных мер, армия Буллера получит новые подкрепления. Дерксен предложил сформировать специальное комман¬до в полторы-две тысячи человек, ворваться в тыл противника и самым серьезным образом разрушить железную дорогу Колензо-Питермариц-бург-Дурбан.
— Да, да,— иронически бросил Шальк-Бургер.— Мы направим две тысячи бойцов туда, а Буллер тем временем вышибет нас отсюда. Слиш¬ком слабы наши позиции здесь, на Тугеле, и думать прежде всего надо о том, как их укрепить.
— Оборона — всегда лучше,— поддержал его коммандант Вилье. Собравшиеся начали перешептываться.
— Дообороняемся до самого Вааля,— недовольно пробурчал какой-то молодой бур, сидевший рядом с Петром.
Главнокомандующий, заслышав недовольный ропот, решил вме¬шаться.
— Не забывайте, господа, — сказал он,— что англичанам во что бы то ни стало необходимо прорваться к Ледисмиту. И они будут сделать это еще и еще. Поэтому очень вескими и разумными представляются мне доводы тех, кто ратует за укрепле¬ние наших позиций во избежание роковых слу¬чайностей.
— Позвольте одно предложение, — встал генерал Лука Мейер.— Укреплять позиции — это хорошо. Но бить противника тоже непло¬хо. Я предлагаю не ос¬танавливаться на поло¬вине достигнутого и вышвырнуть англичан с высот Звардранда. Не к чему оставлять им этот тактически выгод¬ный плацдарм. — Он сел, оглаживая черную бороду, и тут же взял¬ся за трубку.
— Надо бы добыть о противнике сведения поточнее, — сказал кто-то.
В это время подбежал один из адъютантов и доложил, что генералу Бота прибыло донесение. С одной из передовых брандвахт сообщали, что видно, как англичане со Звардранда начали отходить за Малую Тугелу.
Все оживились. Жубер повернулся к Мейеру:
— Генерал, вам карты в руки. Распорядитесь немедленно перебро¬сить туда человек пятьсот и по отступающим — огнем, огнем! — Коман¬дующий улыбнулся, что бывало крайне редко.— Свинцовых гостинцев им на дорожку! — И тут же сморщился, желтизна начала разливаться по морщинистому лицу: опять взбунтовалась печень.
Наступило минутное молчание. Генерал Принслоо, командовавший частями Оранжевой республики на Натальском фронте, сказал:
— Как видно, общее мнение выяснилось. Остается, на мой взгляд, назначить комиссию, чтобы определить, где и как лучше укреплять по¬зиции.
Тот же голос, что предлагал уточнить сведения о противнике, произ¬нес:
— Зачем комиссию? С этим справится сам генерал Бота. Два чело¬века, ответственных за одно, — всегда дело скверное.
Жубер бросил в его сторону недовольный взгляд, буркнул:
— А будет их не два, а три.— И уже четко, приказным тоном доба¬вил.— Назначим генерала Бота, команданта Вилье и — на усмотре¬ние Бота — офицера-артиллериста.
Фельдкорнет Дерксен, упрямец, все же решил напомнить о своем:
— Позиции усилить надо, но коммандо для разрушения дороги вы¬слать было бы тоже необходимо.
Не допуская возможного спора, Бота встал:
— Итак, решаем: вырыть вдоль Тугелы усиленные траншеи, по¬строить, где надобно, форты. Где и как — решит комиссия. Ну и... зай¬мем Звардранд. А остальные меры — после укрепления позиций.— И вопросительно взглянул на Жубера.
Тот кивнул, сказал: «Помолимся, господа» — и первый, чуть дребез¬жащим, но еще не старческим голосом затянул псалм...
— Вот и кофе, Петр Никитич.— Елена Петровна, бросив на траву салфетку, поставила кофейник, сахар, чашку.
— А себе?
— Я не хочу. Поближе к ночи выпью, чтобы взбодриться. Просто так посижу с вами.— Обтянув подолом платья ноги, она присела рядыш¬ком, охватила руками колени, задумчиво склонила голову.
Петр помаленьку отхлебывал горячий кофе и украдкой поглядывал на нее. Было Елене Петровне на вид не больше тридцати, по манерам, по разговору видно, что из  интеллигентных, может, дворянка. Что заста¬вило ее, бросив дом, отправиться в неведомую Африку на поля сраже¬ний, переносить все тяготы походной жизни, возиться с ранеными?
— Что-то писем из дома давно нет,— сказала она, и Петр отставил чашку.— Сынишка у меня там остался. Вчера десять лет исполнилось.— Улыбнулась грустно.— Тоже хотел в буры записаться. Это в России по¬всеместно. Самая горячая симпатия к бурам. Видно, так уж устроена русская душа: крошечный народ, всего четыреста тысяч человек, нава¬лился на него могучий враг — несправедливо, а несправедливости серд¬це русское не выносит. Особенно когда о других речь идет — не о себе... Да! Я вам не говорила. Был у меня на перевязке уралец один. Никитин. Поручик тридцать седьмого Екатеринбургского полка. Вы же из-под Екатеринбурга.
— Где он, у кого?
— Извините меня, глупую, не удосужилась спросить. Но где-то здесь, под Ледисмитом. Славный молодой человек. Впрочем, как и все вы, с такой же вот бородой, в бурской одежде. Руку ему прострелили. Перевязала — и снова на позиции.
— Что ж, каждый человек в бою нужен.
— Дружок ваш еще не вернулся?
— Нет, задерживается что-то.
У раненых вскрикнул кто-то, потом застонал громко и надсадно. Еле¬на Петровна метнулась в палатку.
Быстро накатывались густые сумерки. Попискивали москиты. Неяс¬ный, глухой шумок от костров, где ужинали буры, шел по роще.
Петр налил себе вторую чашку кофе. Выпил залпом, закурил. На душе было смутновато.
Может, просто он устал? Может, подсознательно тревожился за Дмитрия? Или мутил еще душу какой-то осадок после кригсраада? А осадок-то был. Петр смолчал на совете, не хотелось вылезать со своим мнением: и воин-то незрелый, и почти чужак. Но высказаться хотелось. Может, поговорить с Луисом Бота? Нельзя так воевать. Пассивность до добра не доводит. И к чему, спрашивается, влезли на чужую террито¬рию и окопались? Оставить бы оборонительные заслоны на рубежах рес¬публик, а главной силой, конными ударными отрядами трепать и бить врага, гнать его и громить. Всех женщин и детей с обозами отправить в тыл — мешают только. Армию регулярную создать — вот что надо. Обучать. Дело не в военной форме — дело в организации вооруженных сил.
Однако уместно ли, как говорится, со своим уставом соваться в чу¬жой монастырь? Только совсем ли чужой? Ни одного корешка в этой земле. Так уж и ни одного? А дело? А друзья? А желание оборонить эту страну от наглых империалистических завоевателей? Разве идеи, захва¬тившие тебя на этой земле, не могут быть теми корнями, что и питают, и вяжут к почве?
Неслышно подошел Каамо, опустился на корточки вблизи.
— Мы не поедем отсюда, Питер?
— Ты ел?
— Я поем дома.
Из палатки вышла Елена Петровна. Оказывается, Давыдов прислал записку: вернется только утром.
— Ну что ж, увидимся с ним в следующий раз.— Петр встал.
— Может, заночуете? — Простецким, каким-то домашним движе¬нием она поправила косынку, улыбнулась смущенно, будто проштрафив¬шаяся хозяйка.
— Спасибо, Елена Петровна. Мы уж поедем. Так и не попрощались толком...

2.
Генри Гловер имел все основания пребывать в отличном настроении. Судьба была к нему благосклонна. Жестокое поражение англичан на Спионкопе не заслонило от командования отваги молодого лейтенанта, и он получил обещанный орден. В том, что его рота одной из первых заняла бурские траншеи на правом, южном берегу Тугелы, тоже была видна добрая рука провидения. Артиллерия вынудила буров отойти за реку, и солдаты Гловера вошли в окопы без единого выстрела. Но все равно в донесении было указано, что капитан Генри Гловер был одним из первых, кто ворвался на позицию противника.
Да, он имел основания быть настроенным превосходно, не стремить¬ся более под нежную опеку матушки и не проклинать всуе военный колледж в Санхерсте. И все же Спионкоп и бегство с высот Звардранда не могли не напоминать о себе. Капитан Гловер панически боялся дней, грядущих за сегодняшним. Ведь Тугелу еще предстояло форсировать, а за Тугелой были буры. Свой страх он старался подавить виски и замас¬кировать бравадой.
Войдя в блиндаж к батальонному командиру, Генри присел на бара¬бан и, отирая пот, снял каску. Спросил небрежно:
— Как вы думаете, Джемс, скоро мы махнем на тот берег?
Майор Лесли ответил не сразу. Он рассматривал позиции против¬ника в бинокль и что-то помечал на карте. Наконец, батальонный по¬вернулся, глянул на капитана и отложил бинокль.
— Похоже, буры начинают возводить форты,— сказал он и ответил на вопрос: — Едва ли они успеют закончить.
— Что, мы двинемся раньше?
— А вам уж так не терпится?
— Кому же терпится! Сколько можно сидеть па этом берегу, не смея опрокинуть мужичье!
Лесли усмехнулся:
— Да что-то они не очень опрокидываются... Может, лучше опроки¬нем по чарке?
— С удовольствием,— откликнулся Гловер.
Но выпить они не успели, потому что вдруг раздались выстрелы и крики. Офицеры разом выглянули из блиндажа.
Через Тугелу, с английской стороны, поспешно перебирался вброд какой-то здоровенный полуголый негр на коне. По нему и стреляли. Лошадь рухнула, негр успел соскочить, вода была ему чуть выше пояса. Исполинский негр. Он побежал к бурскому берегу, прыгая из стороны в сторону, и солдатам, конечно, было нелегко в пего попасть. Вода осле¬пительно сверкала на солнце, и так же сверкала мокрая широкая спина негра.
— Сержант Мэтьюс, пулемет! — заорал Лесли. А перебежчик уходил все дальше.
Пулемет хлестнул короткой, потом длинной очередями. Всплесков от пуль не было видно: река бурлила и без них. Негр упал. Он тяжело плюхнулся в воду, и она понесла его большое темное тело.
Выстрелы стихли.
Вдруг негр вскочил и ринулся к берегу.
— Перехитрил! — Майор выругался.
Опять рванули воздух выстрелы. Но теперь за перебежчика вступи¬лись бурские артиллеристы. Меткие, черти, они вбили стрелков, в окопы, не давали высунуть головы.
— Ну вот, из-за какого-то кафра...— недовольно пробурчал Гловер. Негр тем временем, сделав несколько отчаянных прыжков, добрался
до берега, метнулся в сторону и юркнул в кусты.
Лесли хмурился: человек перешел фронт на участке его батальона, могут быть неприятности.
В блиндаж просунулся ординарец командира бригады:
— Разрешите, господин майор? Капитана Генри Гловера вызывает господин полковник...
Он вернулся лишь через несколько часов. На лице еще бродили следы некоторой растерянности и смущения не без оттенка радости.
— Поздравлять? — прищурился Лесли.
— Право, не знаю, Джемс. Думаете, почему я так долго? Являлся к самому Буллеру.
— Ого! Уж не в адьютанты ли к нему? У вас такой вид...
— Нет, не в адьютанты. Давайте-ка все же выпьем... Я назначен на¬чальником особого отряда по обеспечению безопасности.— Нотки доволь¬ства и гордости, как ни сдерживал их Гловер, прорвались.
Майор Лесли едва не хмыкнул. Он примерно знал, что это такое, и не мог не отметить про себя, что слово «карательный» капитан заменил на «особый», а после «безопасности» опустил немаловажное дополне¬ние— «в тылу». Значит, все-таки совестится, хоть немного. Однако, раз¬ливая виски, Лесли улыбнулся поощрительно:
— Поздравляю, Генри. Желаю для всеобщего блага, чтобы работы у вас было поменьше.
— Увы, работа начнется уже сегодня. Взбунтовался какой-то зулус¬ский индун. Надо немедленно навести порядок и разобраться с этой сволочью.
Он оказал «разобраться», хотя знал, что разбираться, собственно, уже не в чем. Этот индун по имени Чака и его сообщники арестованы, воины разоружены, только некоторые из них скрылись; оставалось, выполняя распоряжение генерала Буллера, примерно наказать бунтовщиков.
Не знал Гловер лишь одного: тот негр, что утром пробился через реку, был Мбулу, правая рука Чаки.


Лука Мейер разрешил Петру взять десять добровольцев из отряда Терона и несколько коноводов. Генерал согласился на это неохотно: плевать ему было на Чаку, однако он понимал, что сделать это надо. Пусть идет среди чернокожих слух: англичане расправляются с зулу¬сами — буры их спасают.
Пытаться перейти фронт перед английскими позициями было бы без¬рассудно. Петр решил предпринять глубокий обходный маневр. Надо было торопиться: они гнали коней.
Ту ферму, которая была нужна им, знал только Мбулу. Этому здо¬ровяку пришлось худо: две пули полоснули его сегодня утром, одна пе¬решибла руку, он еле держался в седле. Но держался. Знал: без него Чаку не спасти.
Они поспели. Был глухой предрассветный час. Заброшенная англий¬ская ферма располагалась на опушке леса. Тут стояли два дома,— в одном из них светился огонек,— и сарай. В сарае, по словам Мбулу, держали Чаку и его друзей. Два полупотухших костра чуть высвечивали несколько палаток. У коновязи шумно вздыхали лошади. Присмотрев¬шись, Петр заметил на фоне неба силуэт виселицы.
Мбулу говорил, что охрана не очень большая. Но столько палаток тут раньше не было. Значит, прислали подкрепление.
Петр торопливым шепотом отдавал распоряжения. Часовых у сарая должны были снять Антонис Мемлинг — этому не привыкать — и Каамо. Остальных он распределил, на случай шумихи, для обстрела домов и палаток.
Мбулу сказал:
— Я пойду с Каамо.— В его руке чуть отсвечивал широкий нож.
От Мбулу шел жар. Но Петр не стал его отговаривать. Он положил руку на плечо Каамо. Плечо было напряженное, закаменевшее.
— Идите,— одними губами сказал Петр.
Сам он по опушке пробрался к одному из домов. В кустах привычно устраивались буры. Англичане ничего не слышали. Может, так и обой¬дется все потихоньку?.. Мрак редел, растворяясь в белесом тумане... Что-то скрипнуло вдруг. Дверь сарая?
Распахнулась дверь дома. Молоденький капитан с заспанным лицом перешагнул порог. Следом вышли сержант и два солдата. Видно, он весьма старателен, это совсем юный офицер, коли решил, несмотря на предутренний, такой славный для сна час, присутствовать на смене часовых.
Выхватив веблей, Петр прыгнул к капитану и, направив дуло в его грудь, негромко скомандовал солдатам:
— Бросайте винтовки! Ну-ну, быстро. Вы окружены, капитан, сопро¬тивление бессмысленно. Садитесь. Все садитесь.
— Что... это... значит? — выдавил из себя Генри Гловер, медленно и неуклюже опускаясь на траву.
— Это значит, что война,— весело усмехнулся Петр и тут же при¬хмурился.— Это значит, что вы на африканской земле, а не у себя дома.
В молочной полумгле мелькали, как смутные тени, темные фигуры людей: пленники покидали сарай. Заржали лошади у коновязи: Каамо орудовал уже там. В одной из палаток заворочался кто-то; из-за полога высунулось усатое лицо, раскрылся рот.
— Тревога! Капитан ерзнул.
— Спокойно! — чуть повысил голос Петр.— Скомандуйте им: сидеть на месте, к оружию не прикасаться.
— Да... но... Вы слишком многого хотите. Все же я офицер ее вели¬чества.
Сейчас из палаток, из домов начнут выскакивать солдаты. Петр чуть качнул ствол револьвера:
— Я не буду повторяться.
— Эй! — слабым голосом крикнул Гловер.— Не стрелять! Мы окру¬жены. Из палаток не выходить.
Да, он был старателен, этот юный капитан.
К Петру, рослый и легкий, подбежал Каамо, шепнул:
— Все готово, Питер.
— Хорошо... Слушайте, буры! — закричал Петр.— Антонис Мемлинг, Яков Вольф, Альберт Виккель, Пит Диппенбек...— Он перечислил всех своих бойцов до единого.—На коней! Остальным снять засаду через полчаса.— Потом повернулся к капитану.— Полчаса не трогаться с ме¬ста — пли вас прошьют пулями с трех сторон. Всего хорошего! — Совсем по-джентльменски приподняв шляпу, он неторопливо двинулся к лесу, довольный, как мальчишка.
Чака, полураздетый, в кровоподтеках и ссадинах, бросился к нему, стиснул жарко; на глазах у него были слезы.
— Ну-ну, все хорошо, Чака, все хорошо,— пробормотал Петр. — Да¬вай на коня... Вперед, ребята, я буду в арьергарде.
Зулусы сидели на английских конях по двое. Кому не хватило лоша¬дей, бежали обочь.
Вставало солнце...
Оно и подвело. А впрочем, что уж там валить на солнце? Подвело-то собственное легкомыслие. Видимо, у капитана на ферме была с войска¬ми гелиографная связь. У Тугелы их перехватила английская застава.
Англичане раз в пять превосходили их числом и заранее заняли укрытия у переправы. Они встретили буров дружным огнем. Те сразу же отпрянул в лес.
— Антонис, забирай с собой четырех человек, заходи к англичанам с фланга. А мы встретим их здесь.— Петр разгорячился, сейчас ему хотелось боя.— Мбулу, бери всех негров, двигайтесь вверх по течению, там дальше переправитесь на левый берег.
Мбулу было совсем плохо. С обеих сторон его коня бежали зулусы, поддерживая товарища в седле.
Чака молча лег рядом с Петром. Тот повернулся сердитый:
— Это зачем? У тебя же не из чего стрелять.
— Я оставайся рядом с братом. Пусть англичане приди сюда — я буду душить их руками.
— Догоняй Мбулу.
— Я оставайся рядом! — яростно повторил Чака, ноздри его трепе¬тали.
Англичане перебежками двинулись вперед, к лесу. Этого и надо было бурам. Их первые же выстрелы отправили на тот свет сразу несколько солдат.
Но, видно, офицер, руководивший боем, был не дурак. Английские стрелки, оставшиеся за укрытиями, приметили, откуда бьет противник, и по деревьям защелкали пули: затарахтел пулемет.
Буры отстреливались хладнокровно и метко.
Чака дрожал.
— Каамо! — крикнул он.— Давай мне твоя винтовка.
— Разве я плохо стреляю? — невозмутимо откликнулся парень, не отрывая глаз от прицела.
— Ты стреляй хорошо, я лучше. Мне очень надо стреляй. Буры Антониса открыли огонь с фланга.
Вдруг Чака вскочил и кинулся к Каамо. Он упал рядом с ним.
— Что, очень хочется мстить англичанам? — спросил Каамо.— Ну возьми, постреляй.
Чака молчал, только хрипел. Каамо повернулся к нему. Из пробитого горла зулуса хлестала кровь.
— Питер! Чаку... Чака...— Слов не было. Нервы у парня не выдер¬жали.
Петр подполз проворно, рванул рубаху (бинты были в переметных сумах), перевязал Чаку.
— Оттащи его подальше и — на коня... Ну!
Очень скоро англичане забились в укрытия и уже не высовывались.
Петр с товарищами догнал негров через несколько миль, у верхней переправы. Тугела мчалась здесь веселая и бесшабашная в лесистых крутых берегах. Переправились через нее спокойно.
На левом берегу зулусы сняли Чаку с коня Каамо и понесли на ру¬ках. Лицо его посерело, толстые губы стали шершавыми, глаза мутились. Он что-то непрестанно горячечно шептал, иногда дико вскрикивая.
В лагерь Чаку принесли мертвым.

3.
Лука Мейер, скорчившись в окопчике, попыхивал трубкой. Вокруг гремел артиллерийский шквал, генерал курил и хмурился. Все-таки прав, наверное, был тогда, на кригсрааде фельдкорнет Дерксен: что-то надо было сделать с железной дорогой от океана. Теперь англичане подвезли черт его знает сколько снарядов и лупят, лупят, пашут зем¬лю — из мортир, из морских, из осадных орудий. Уже пришлось поки¬нуть две линии траншей, на левом, северном берегу Тугелы позиции буров висят на волоске. Это ясно каждому. Недаром уже второй день возятся на том берегу английские понтонеры. Чуют: вот-вот настанет их час.
— Генерал!.. Генерал Мейер!
Он оглянулся — ему кричал из-за камня шагах в двадцати какой-то йонг .
— Мы отходим, генерал. Коммандант приказал передать... Мейер отвернулся, потом заорал зло:
— Ничего я не слышу! Ты, что, поближе подойти не можешь? Ду¬маешь, все англичане в тебя целятся?
Молодой бур подбежал, остановился рядом с окопчиком решитель¬ный и бледный. На щеках и подбородке у него еле пробивался нежный легкий пушок.
— Да ложись ты, не торчи столбом, вояка! Тоже выискался храб¬рец...
Очень уж неважное настроение было у Луки Мейера.
Юноша лег рядом и, срываясь на крик, доложил, что в коммандо у Вилье большие потери. Коммандант решил отойти на четвертую, послед¬нюю линию. Но оттуда река почти не простреливается, а понтонеры...
— Ладно,— перебил его Мейер,— понятно. Передай Вилье: пусть держится, я скоро буду у вас.
Он выскочил из окопчика и побежал вниз, к лошадям. Надо было послать записку Луису Бота: может быть, в резерве еще осталось кое-что. Бота ждет сегодня президента и, видно, совсем забыл о насущных делах.
Подбегая к лощине, где он оставил лошадей, Мейер громко позвал ординарца:
— Йоганн! Ответа не было.
Выскочив из кустарника, он увидел, что негр-коновод склонился над ординарцем. Рядом чернела воронка от снаряда, Йоганн смотрел в небо пустыми стеклянными глазами.
Мейер нервно огляделся. Невдалеке скакали двое. Генерал пронзи¬тельно свистнул и замахал рукой. Конники приблизились. Это были Петр и Каамо.
— Где ваши ребята, Кофалёв? — Мейер спрашивал об отряде Те¬рона.
— Вот за этим леском. Командир уехал к генералу Бота.
— Всех на коней, скачите к комманданту Вилье. Он еле держится. Осмотрись там, если отходить, по-моему, надо левее, чтобы все время держать реку на прицеле. Ясно?.. А ты,— генерал повернулся к Каамо,— поедешь к Луису Бота. Сейчас я напишу записку...
Каамо был горд этим поручением. И белому-то доверят такое не вся¬кому. Генеральское донесение — это надо понимать!
Он вообще считал, что жизнь его устроилась совсем неплохо. Можно быть вполне довольным такой жизнью. Она у него особая — не как у других негров. Другие негры и на войне остаются подневольными ра¬ботниками, слугами, рабами. Они ухаживают за хозяевами и за скотом, готовят топливо для костров и таскают воду, они ютятся в обозе и во время переходов плетутся за фургонами, впрягаясь при нужде рядом с волами. А Каамо воюет.
Конечно, все это сделал Питер. Это он купил для Каамо коней и винтовку, он держался с ним как с равным, он всегда брал его в бой. И дру¬гие, глядя на Питера, уже не могли относиться к Каамо как к простому коноводу. А когда выручали Чаку и Каамо бесшумно и быстро прикон¬чил часового, он слышал о себе даже похвальные слова. Правда, один старик сказал Питеру: «Ты зря потрафляешь ему. Не к чему приучать кафров резать белых. Это к добру не приведет». Питер тогда только усмехнулся: «Смотря по тому — каких белых». И все. Очень хорошо сказал Питер!
Каамо погнал коня быстрее...


Бота действительно ожидал приезда президента Крюгера, мысли его были заняты этим, и Терона он слушал рассеянно. Впрочем, генерал всегда отличался умением схватывать все на лету, и намерения Терона были ему уже ясны.
— Хорошо, Губерт, я вас понял.— Бота нетерпеливо встал и, теребя пуговицу па френче, прошелся по палатке.— Вы хотите изменить мне.— Тут же генерал улыбнулся.— Не надо жестов возмущения. Я отлично понимаю, что к генералу Девету вы хотите перейти вовсе не потому, что он лучше генерала Бота. Просто там сейчас очень трудно, а это ваша стихия. Что ж, нам и так пришлось отправить к Блюмфонтейну нема¬лую часть войска, и ваша полусотня бойцов, конечно, положения в Натале не изменит. Другое дело лично вы. С вами, Губерт, мне расставать¬ся жаль. Но задерживать вас я не стану.— Он протянул руку.
— Спасибо,— с чувством сказал Терон, пожимая узкую длинную ладонь; тик подергивал его глаз.
У палатки послышалась негромкая, осторожная перебранка: кто-то подъехал и спорил с часовым. Бота выглянул. К нему шагнул бравый молодой негр и, протягивая свернутый листок бумаги, отчеканил:
— Вам от генерала Мейера. Бота узнал его:
— А, знаменитый грамотей и разведчик! Как воюешь? Он ведь у вас, Терон?
— Воюет отлично. Пока у меня, завтра — уже нет.
— То есть?
— Питер Кофалёф,— вы помните его,— остается здесь, у вас. Он хочет быть с трансваальцами. Ну, а Каамо там, где Питер.
Бота еще раз, искоса, глянул на юношу и развернул бумагу. Темные тонкие брови сошлись на переносице.
— Плохи дела... Вы сейчас к себе, Терон? Подождите минутку, я с вами.
Он отошел в сторонку, где его и Луки Мейера жены, обе молодые, в модных шляпах и длинных бурских платьях, хлопотали у костра. «Тоже готовятся к приезду. Крюгера»,— с неожиданной неприязнью подумал Бота.
— Анни, я еду на Тегулу. В случае чего пошлешь адъютанта.
— А президент? Вдруг он приедет без тебя?
— На войне, милая, бывают дела поважнее приезда президента,— сухо сказал Бота и, отвернувшись, крикнул: — Коня!..
4.
Армия буров отходила на север. Сначала начали отступать с Тугелы, затем сняли осаду с Ледисмита и теперь, огрызаясь, отплевываясь свин¬цом, отползали вдоль железной дороги на линию Данди — Гленко.
В конце февраля нежданно выпали дожди, и это было совсем некста¬ти. Дороги размыло, ручьи превратились в речки, а речки — в реки. Обозы тянулись медленно и трудно.
Артур Бозе ехал верхом за фургонами своего коммандо. Белла не¬сколько раз звала его прилечь в повозку — старик в ответ лишь рычал что-то невнятное. Третий день его мучил приступ ревматизма. Боль про¬низывала, казалось, все тело, скрючивала, заставляла яростно и бес¬сильно скрипеть зубами.
Обоз был громоздкий и шумный. На все лады дребезжали и посту¬кивали повозки, переругивались погонщики, разноголосо переговари¬вались негры и женщины, всплакивали детишки. Бозе привык к этому шуму и, когда боль чуток отступала, неторопко, лениво размышлял.
Мысли были невеселые, но, как всякий бур, старик в глубине души был доволен, что пути повернули поближе к дому. «Дом мой — кре¬пость моя», — это у буров впитывалось с первыми хлебками материн¬ского молока, это успокаивало и придавало сил. Он давно примирился с тем, что рудник его не работает, а взглянуть на родное детище все же хотелось. Что-то долго не возвращается Дик — говорят, послан со ста¬рым Брюгелем к Питу Кронье, а у Кронье дела, рассказывают, неваж¬нецкие. Скорей бы уж кончалась эта заваруха, вернуться бы домой и пе¬редать дела зятю, как свое коммандо пришлось передать Питеру...
Противно взвизгнул и ахнул недалеко сзади снаряд. Обозный шум разом стал сильнее, взволнованней. Второй снаряд разорвался впереди. Что же они, сволочи, делают — специально по обозу бьют?!
Началось столпотворение. Передние фургоны, как раз в это время преодолевавшие ручей с крутыми берегами, рванулись вперед. Затре¬щали оси, повалился один фургон, второй... На них напирали и бились быки следующих упряжек. Несколько повозок свернули с дороги в лес и застряли там. Ошалело метался скот. Кто-то завизжал предсмертным визгом. Бестолково суетились и кричали люди. А сзади напирали лоша¬ди, быки, повозки.
Коня Бозе сдавили с двух сторон фургоны, старик заорал, вдруг конь рухнул, Бозе еле успел выпрыгнуть из седла, что-то обрушилось на его ногу, она хряснула...
Паника охватила весь обоз. Бросая фургоны, скот и припасы, люди убегали в лес, кидались в бурный ручей, карабкались по крутым осклиз¬лым берегам.
Примчался Бота. Обычно сдержанный, хладнокровный, он разъярил¬ся, размахивал револьвером и даже выстрелил дважды в воздух. Но способности моментально ориентироваться в обстановке генерал не потерял. Быстро собрав группу негров, он приказал немедленно прору¬бать дополнительные дороги к ручью. Еще одна группа начала расчи¬щать переправу — выпрягая быков, вытаскивая из ручьев поваленные фургоны. И уже летел гонец в коммандо Ковалева, прикрывавшей обоз, с приказом атаковать вражескую батарею.
Гонец опоздал: приказ оказался ненужным.
Когда англичане перенесли огонь вглубь, Петр сразу сообразил, куда теперь полетят снаряды. Оставив коммандо на высоте, которую оно занимало, он с двадцатью бойцами метнулся к своим артиллеристам.
— Запрягай! — еще издали закричал Петр, и, видно, таков уж был его вид и так звучал голос, что прислуга тотчас кинулась к лошадям.
— В чем дело? — обескураженно спросил молодой фельдкорнет, командовавший орудиями.
— Слушать мой приказ,— рявкнул Петр.— За мной!
Лесной дорогой,— всего каких-то полмили,— он галопом вывел пуш¬карей во фланг наседающего на пятки буров английского батальона. Пушкари, с ходу развернув орудия, прямой наводкой хлестанули по вра¬жеской батарее. Стрелки, естественно, присоединились к ним.
Внезапное и дерзкое нападение ошеломило англичан. Видимо, они решили, что в тыл им заходит крупный отряд. Батальон откатился назад, оставив два исковерканных орудия.
Бурский обоз, миновав злополучный ручей, по приказу Бота разде¬лился на три части...


Вечером состоялся кригсраад. Жубер, высохший и желтый, был тор¬жествен и ласков. Президент вызывал его в Кронштадт.
— Я покидаю Наталь, господа, в тяжелые для буров дни,— сказал главнокомандующий.— Богу было угодно ниспослать нам тягостные испытания. Но я уезжаю с глубокой верой в светлое провидение: оно не даст нам испытать горечь унизительного рабства, справедливая победа останется за бурами. Моим заместителем среди вас будет Луис Бота. Он еще молод, но, находясь здесь давно, хорошо изучил положение, та¬ланты его вам известны, и я прошу вас исполнять его распоряжения даже и в том случае, если они будут в противоречии с моими...
Все уже знали, что Бота официально назначен ассистент-коммандант-генералом. Это была последняя ступенька перед чином коммандант-генерала — главнокомандующего.

Опять впереди Вааль...
1.
С Конрадом Билке из лагеря Кронье пытались выскочить двадцать шесть буров — в Блюмфонтейн прискакали четверо. На загнанных, разом исхудавших конях они ехали по улицам города, и даже самый несмыш¬леный мог догадаться, из какого пекла они вырвались. Обтрепанные, закопченные, с диковатыми воспаленными глазами, они ехали молча, и люди понимали: эти — оттуда.
— Что, очень плохо там, сынки? — спросил какой-то ветхий старикан. Они молчали. Тупо цокали копыта.
— Плохо,— сам себе со вздохом ответил старик. Один из буров поравнялся с Конрадом:
— Мы с Шарлем домой. А ты?
— Езжайте. Мне еще надо к жене комманданта.
Те двое свернули на дорогу, уходящую в вельд. Дмитрий продолжал ехать за старшим. За весь путь от лагеря они не сказали друг другу и трех слов... Впереди показался двухэтажный, с балконом, дом Петерсонов, сердцу стало тепло и почему-то тревожно.
У знакомого дома остановился и Конрад:
— Ну, парень, прощай. Хоть и не знаю, кто ты таков и как твое имя, а видать, добрый бур. Желаю тебе счастья.— Билке тяжело спрыгнул с коня.
Спешился и Дмитрий.
— Ты куда? — удивился бур.
— А вот сюда. Приехал.
— Так и я сюда!..
Открыла им сама хозяйка, постаревшая, расплывшаяся. Она перево¬дила взгляд с одного на другого, не узнавая, потом спросила неуве¬ренно:
— Дик? — и, завидя его улыбку, охнув, обняла.
— А меня, мефрау, вы, поди-ка, совсем запамятовали. Я Конрад Билке из Дилсдорпа.
— О, Конрад!.. Да входите же в дом, входите. На вас обоих лица нет, Йоганн!..
Он стал совсем дряхлым, сморщился и шамкал беззубым ртом, ста¬рый, давний слуга Петерсонов, но, как и шесть с половиной лет назад, забегал, захлопотал, принес воды, чтобы помыться измученным путни¬кам. Левый рукав у рубахи Дмитрия стал рыжим и скоробился от за¬сохшей крови. Пуля саданула по плечу, рана была пустяковая, но, не перевязанная во время, начала опухать и гноиться. Врачевать ее взялся Билке. Перевязка с йодом и листьями алоэ получилась у него, как у заправского лекаря.
Хозяйка позвала к столу. Ей не терпелось, конечно, узнать о муже и сыновьях, и, когда Конрад принялся рассказывать о них, глаза ее влажно блестели. Рассказ был скуп. Коммандант Петерсон, да и Пауль с Йоганном-младшим, живы и бодры. По приказу Кронье они ушли вместе, с другими бурами на север и, надо полагать, слились с отрядом генерала Деларея. А Конрад уйти не мог: сын, сноха и внучонок были в лагере Кронье. Конрад остался и бился до последнего часа, его ни пуля, ни снаряд не тронули, бог был немилостив к нему: он забрал к себе и сына, и сноху, и внучонка, а вот его, седобородого, неизвестно почему, избавил от смерти.
— Куда же вы теперь, Конрад? Домой?
— Домой, в Дилсдорп. Повидаюсь со своей старухой, передохну, а потом опять на войну. Может, похозяйствую с недельку, руки по работе соскучились, а может, сожгу хозяйство.
— Как сожгу?
— А что поделаешь, мефрау? Если англичане попрут — что же я, ферму им оставлю? Нет, лучше уж сожгу.
Он говорил об этом спокойно, просто, и оттого было ясно, что все у него продумано и, «если англичане попрут», он так и сделает — сож¬жет. Нате вам, завоеватели, головешки от дома, знайте Конрада Билке!..
Им постелили постели. Дмитрий как прилег, так уснул и проспал до следующего дня. Поднялся — Конрада в доме уже не было.
Дмитрия позвали поесть, но есть совсем не хотелось: в носу и в горле застрял противный запах, горелого мяса и трупов и в рот ничто не шло, несмотря на стакан крепкого абсента — полынной водки. Плечо болело.
Эмма Густавовна, как на русский манер величал ее Дмитрий, сидела в кресле у окна, вязала шарф. Рядом на столике в аккуратной строгой рамке стояла фотография. Стареющий, с лысиной, Йоганн Петерсон, широкоплечий, с короткой пушистой бородкой Павел и совсем еще маль¬чик, с чистыми, хотя и грозно нахмуренными, глазами Ваня, — выстроив¬шись рядком, с винтовками и патронташами, они неотрывно смотрели, как вяжет, все вяжет, то шарф, то теплые носки, одинокая седеющая женщина, самая близкая им, самая родная.
— Что же вы не едите Дик? Поел бы хоть жаркое.— Она уже не знала, как с ним разговаривать — на вы или на ты.
— Спасибо. Что-то не хочется...
К вечеру плечо совсем разболелось, Дмитрий слег, и теперь над ним принялся колдовать Йоганн, решительно отвергший предложение хо¬зяйки пригласить врача. Он смешивал и распаривал какие-то травы и коренья, толок их, делал мази и примочки. К утру боль прошла, только тело стало тяжелым и ленивым, а голова пустой.
Через два дня Дмитрий начал собираться в дорогу. Эмма Густавовна спросила осторожно:
— А вы знаете, где искать своих?
— Где же еще — на Тугеле! Она покачала головой:
— Ой ли! Бота отступил с Тугелы. Вот-вот Буллер войдет в Ледисмит. Со дня на день ожидают приезда сюда господина Крюгера, он едет с Натальского фронта. Может быть, есть смысл подождать, многое ста¬нет яснее...
...На городском вокзале собралась большая толпа. Специальный поезд подошел к перрону, тяжко отпыхиваясь. Толпа хлынула к прези¬дентскому вагону.
Дмитрий протолкался к паровозу, возле которого прохаживался боец; из охраны Крюгера. Но не так-то легко, оказалось, разговориться с ним. Отвечал он неохотно, односложно. Да, неважно. Да, отступают. Нет, не знаю. Даже рассердился:
— Может, тебе еще карты с диспозициями выложить? Ты кто есть, такой любопытный?
— Да не лезь ты в бутылку,— добродушно упрекнул Дмитрий.— Сам-то откуда?
— Йоганнесбургский я.
— Ну, и я. Про Артура Бозе слышал?
— Кто ж о нем у нас не слышал!
— Ну, а я, значит, зять его, Дик Бороздин. Бур обрадовался:
— Хо, земляки, выходит.
Теперь он стал попокладистее. Рассказал, как встречали Крюгера на Натальском фронте, что Жубер выехал в Кронштадт, а Бота отводит войска к Данди, но и там, ходили разговоры, едва ли долго устоит, а двинется скорей к Уордену и Кронштадту, чтобы преградить дорогу англи¬чанам на Трансвааль.
— Слышь, а не встречался там тебе дружок мой Питер Ковалев? Фельдкорнет.
— Не встречался. Фамилии какие-то у вас...
— Да русские мы с ним.
— Русские? — Бур оглядел его с пристрастием.— И говоришь: зять-Бозе?
— Точно.
— Не знаю, брат, не знаю... Ты иди-ка, вон дядя Поль речь начинает. Иди, давай, иди...
Вагон президента с одного края заканчивался открытой площадкой: кусок стены сняли, платформу вагона превратили в подобие трибуны. Отсюда Крюгер всегда выступал во время поездок по стране.
Он начал речь, и шум в толпе стих. Дмитрий пробрался поближе. Рядом с Крюгером стоял рыжеватый, плотный, еще моложавый Штейн, президент Оранжевой республики. Дяде Полю Дмитрий не дал бы, по¬жалуй, и шестидесяти пяти, хотя знал, что старику уже семьдесят четы¬ре. Седая борода его по-голландски окаймляла самый низ подбородка. Под широкими косматыми бровями поблескивали живые, умные глаза, они, казалось, охватывали разом всю толпу; правый глаз был чуть мень¬ше левого, и оттого в лице чудилась какая-то особая хитринка.
Президент говорил неторопливо, но громко и энергично. Он не скры¬вал начавшихся неудач и сообщил, что Буллер вошел в Ледисмит. По¬мянув отвагу генерала Кронье и его бойцов, Крюгер сказал и об упадке духа в армии и о той опасности, что нависла над Блюмфонтейном. Тут же он сообщил, что отсюда едет на боевые позиции к генералу Девету.
Толпа слушала его внимательно, почти восторженно. Чувствовалось, что и здесь, в Оранжевой республике, президента Трансвааля не просто уважают — ему верят, на него надеются.
Короткую свою речь Крюгер закончил так:
— Буры! Бьет решающий час. Англия бросила в бой грозные силы. Англия хочет сделать буров рабами. Этому не бывать! Буры никогда не будут рабами англичан. Лучше умрем все в битвах с врагами, но не сда¬димся. Смерть или свобода!
— Смерть или свобода! — подхватила толпа.
Кто-то подбросил вверх шляпу, тускло сверкнули на солнце вскину¬тые над головами стволы винтовок.
— Погибнем или победим, буры! — крикнул Штейн, и толпа заревела снова:
— Смерть или свобода! В бой! Хурра!..
Крюгер вытащил из заднего кармана большой шелковый платок и вытер с лица пот. На толпу он смотрел спокойно, по-прежнему правый глаз, казалось, щурился с хитринкой, будто старик знал что-то такое, что ведомо было ему одному...

2.
Докурив трубку, йоганн Петерсон выбивал табачную золу, когда кто-то дружески тронул его за плечо. Рядом стоял Христиан Девет, новый главнокомандующий Оранжевой республики. Мягко картавя, он спросил:
— Вы собираетесь, Петерсон, сказать что-нибудь на кригсрааде?
— Обязательно, генерал. То, что я уже высказал вам. Девет кивнул:
— Именно это я имел в виду. Мне кажется, сегодня вы найдете поддержку.
— Что ж,— улыбнулся Петерсон, — лучше поздно, чем никогда. — Идемте, вот-вот начнут...
Лишь двадцать генералов и коммандантов были приглашены на чрез¬вычайный кригсраад 17 марта 1900 года в Кронштадте, тихом, неболь¬шом городке, который стал временной столицей республики.
За председательским столом сидели президенты дружественных рес¬публик — Крюгер и Штейн. Девет прошел поближе к ним, сел рядом с Жубером. Петерсон устроился в уголке.
Негромко, но внятно Крюгер прочел молитву, и секретарь объявил повестку дня. Вопрос, по сути, был один: как вести войну дальше?
Штейн откашлялся, чуть волнуясь, смял бороду, расправил ее и начал:
— Великую горечь пережили мы четыре дня назад: пал Блюмфонтейн. Я с признательностью отмечаю стойкость бойцов Христиана Деве¬та и Якова Деларея. Они многое сделали, чтобы поубавить пыл захват¬чиков, и способствовали нашей эвакуации из столицы. К сожалению, предатели из числа английских железнодорожных служащих и их пособ¬ники, попортив линию и стрелки на ней, задержали в городе восемь паровозов и двести вагонов. Но эвакуация правительственных учрежде¬ний прошла благополучно и боеспособности мы не потеряли...
«Как там Эмма устроилась в доме Бозе? — мелькнуло у Петерсона.— Хорошо еще, что подвернулся Дмитрий и помог ей».
— Боеспособности, повторяю, мы не потеряли, и, если англичане думают, что, заняв Блюмфонтейн, они стали хозяевами положения, то жестоко ошибаются: война, настоящая война, только начинается! Мы обязаны сейчас подумать о способах ее ведения. Мне представляется, что наше «лежание на позициях», как довольно метко выразилась одна газета, ныне ни к чему не приведет. Мы должны почаще нападать, тре¬вожить противника, стать ему в тягость. Вот о чем, по моему мнению, должна сегодня идти речь.
Штейн закончил. Девет глазами сигналил Петерсону: «Берите слово». Петерсон встал и, припадая на раненую когда-то ногу, шагнул к столу:
— Позвольте сказать... Мне приятно было слышать заключительные слова господина Штейна. Признаться, я до сих пор не понимаю двух вещей. Во-первых, почему за всю войну буры ни разу не преследовали противника, хотя имели к тому счастливые основания. Во-вторых, поче¬му они непременно хотят иметь камин, чтобы стрелять только из-за них.
Этого я не понимаю.— Он говорил резким тоном, явственна была иро¬ния, все слушали его внимательно.— Мы должны атаковать в открытом поле, бить англичан внезапными ударами, отбирать у них пушки, пере¬резать и разрушать вражеские коммуникации. Пусть горит земля под ногами англичан!
Он говорил на африкаанс, говорил о бурских делах, но дух этой ко¬роткой энергичной речи... он был русским.
Петерсон почти выкрикнул последние слова; словно смутившись го¬рячности, он потер ладонью лысину и, вытащив из кармана спаситель¬ную трубку, направился в свой уголок.
С улыбкой Штейн сказал:
— Девет, вам, похоже, по нраву эта речь?
— По нраву, президент. Как всем известно, я распустил наших буров по домам на две недели. Через десять дней они соберутся здесь, в Крон¬штадте, и я хочу надеяться, что это будет армия, обновленная не только духовно,— мы вооружим ее новыми тактическими приемами.
— Да, — неопределенно бросил Жубер и помолчал; потом повторил уже решительно: — Да!.. Не греша перед всевышним, скажу, что в душе я не был за нападение на английские крепости, и осада Кимберли и Мафекинга не приводила меня в восторг,— широкие челюсти Крюгера обо¬стрились,— хотя приказ об осаде был отдан мною. Ныне мы вступаем в новый период сражений, и нельзя не согласиться с необходимостью менять способы ведения войны. Теперь мы должны нападать, быть по¬движными, но для этого надо отделяться от наших лагерей, наши ком¬мандо должны двигаться лишь с лошадьми, имея при себе дождевые плащи, немного пищи — и больше ничего.— Он склонил голову и повто¬рил задумчиво: — Ничего...
Девет вздохнул облегченно. От Жубера, главнокомандующего объ¬единенными силами обеих республик, он не ждал поворота столь легкого: думал, предстоит жестокий спор. А тот, видно, почувствовал общее на¬строение или уже готовится сдать свой высокий пост? Болезнь берет старика за горло, долго ему не протянуть.
Крюгер все еще не высказал своего мнения. Подтолкнул других:
— Ну-с, какие еще будут соображения?
Однако главное было уже ясно, и разговор распался па мелкие, отры¬вочные реплики.
— Суждения мы слышим здравые,— бросил генерал Деларей.— Коммандо надо укомплектовывать в числе не более пятисот человек каждое. А во главе — людей сильных и ответственных, умеющих дейст¬вовать самостоятельно.
— Фургоны долой! — решительно сказал Девет.
— Но фельдкорнетства разделять не следует,— вставил Жубер, отвечая, видимо, Деларею.— Землячество для нас — залог воинской спайки и верности.
Все это были уже частности. Крюгер встал, напружиненный, грубо отесанный, не поворачивая головы, исподлобья повел по комнате прищу¬ренным взглядом. Наступило молчание.
— Что ж, господа... Разных мнений как будто нет, и я рад этому... Теперь надобно нам посоветоваться еще по одному важному делу.— Он повернулся к секретарю.— Дайте телеграмму Луиса Бота.
Бота запрашивал, как поступить с угольными копями Наталя — унич¬тожать их или оставлять в сохранности. В последнем он, как было замет¬но по телеграмме, сомневался.
— Н-да, вопрос весьма серьезный,— со строгой назидательностью сказал Жубер.
— Но ясный!! — откликнулся Штейн.— Уголь, как хлеб, нужен Англии. И не может быть двух мнений: уничтожать копи или не унич¬тожать. Что касается меня, я готов своими руками взорвать половину родного мне Оранжевого государства, если этим будет обеспечена неза¬висимость моего народа!..
Крюгер слушал, казалось, равнодушно, ничто не выдавало его мыс¬лей. Дядя Поль знал, что буры, да и многие бургеры тоже , готовы срав¬нять копи с землей. Доведись до него лично, он бы тоже, как и Штейн, проголосовал за это с легкой душой. Но как президент, как глава госу¬дарства мог ли он рассуждать, не учитывая и противоположных взгля¬дов? Он хорошо понимал, почему тот же Бота сомневается и шлет теле¬графные запросы: Бота прочно связан с промышленными кругами и де¬лом, и деньгами.
— Ну-с, господа, какие еще есть мнения? Порывисто поднялся коммандант Герцог:
— Я решительно поддерживаю президента Штейна. Играем ли мы с врагом или ведем с ним войну? Я полагаю, не играем, но ведь уголь-то—средство для ведения войны, и как можно оставлять его противнику? Сделать это — проявить не гуманность, а слабость...
«Надолго ли хватит вашей решимости? — думал Петерсон, потягивая трубку.— Пока бурские армии на территории Наталя и Оранжевой рес¬публики — хватит. А коль скоро военные действия перекинутся в про¬мышленные районы, речь пойдет о кармане промышленников и песня станет совсем иной. Понимает ли это Крюгер?
— Хорошо, господа,— сказал Крюгер.— Мы учтем высказанное здесь сегодня. Но нельзя, конечно, не учесть, что среди предприятий есть и такие, которые принадлежат людям других наций, и прежде чем нано¬сить им ущерб, надобно взвесить все очень обстоятельно. («Да, да!» — сказал Жубер). Наверное, надобно иметь в виду и то, что предприятия эти в будущем, на которое все мы надеемся, помогут нам оправиться от многих бед, вызванных войной. Я рассматриваю сегодняшние суждения как предварительные и позволю себе к данному вопросу вернуться еще. Возражений нет?
Штейн низко опустил голову. Крюгер сделал вид, что не заметил этого.
— На этом, господа, закончим? — Крюгер задумался ненадолго, поскребывая бороду, словно не знал, надо ли поделиться с генералами тем, что мучило его. «Не забывайте, что теперь впереди Вааль. Опять Вааль!» Эта мысль будила в душе тревожный, сумрачный набат — воспоминание о тех далеких днях, когда, отступая перед натиском англи¬чан, буры Преториуса из Натальских земель двигались через Вааль, чтобы выжить или погибнуть. «Что готовит нам провидение ныне?»

Старый президент ничего не сказал об этом, только снова нахмурил¬ся и, вздохнув неприметно, привычно предложил:
— Помолимся во славу всевышнего...



Окончание следует