2009 №11

* * *

Т. Б.

Да, будет ветер над землей,

Метель — в полнеба,

Но я — с тобой, а ты — со мной,

И где б я ни был,



Есть в расставании озноб

И жар — при встрече,

Я подниму бокал за то,

Чтоб каждый вечер



Дымок струился над трубой,

Изба — под снегом,

Чтобы питались мы с тобой

Единым хлебом.

Снежная бабочка
(Метель в Переделкине)

Юре Беликову

Снежная бабочка,

Белая бабочка

Бьется в ночи о стекло.

— Что тебя манит: горящая лампочка

Или печное тепло?

— Было б со мною тепло.



То улетает, сливается с тучами,

Рвется к латунной луне

Или находит пристанище лучшее,

Вроде забыв обо мне:

— Как бы забыв о тебе.



Там на просторах российских немеряных

Много прекрасных путей...

Но — улетела. И что-то потеряно,

Буду я думать о ней.

— Ты затоскуешь по ней.



То налетает опять лунокрылая,

Странный посланец зимы.

— Что потеряла ты, что тебе, милая,

Ветры февральские злы?

— Ветры колючие злы!



Белы огромные крылья метельные

В искрах лиловых огней...

Может быть, кем-то приказано, велено,

Чтобы летел я за ней?

— Чтобы летел ты? Не смей!



Страшно и сладко.

Закрыта ли форточка?

Кто опрокинул фужер?

Пурпур на белом...

А чья это кофточка?

— Ich butterfly это, cher!*



В ожидании дальнего рейса

...И, запрокинувши головки,

В газоне аэропорта

Три мужика и две воровки

Водяру дуют из горла.

Им лезет в волосы трава,

У них — большие буфера.

(И вспомнил я тот страшный быт,

Который мной почти забыт.)



Ах, как же им вольготно пелось!

Была им ложем вся земля.

И так мне с ними захотелось!

Но оказалось, мне нельзя.

Для них я — посторонний фраер...



Поднял меня на крыльях лайнер,

Качнул серебряным крылом,

Забуду скоро я о том.

Лишь буду долго засыпать

И этих девок вспоминать.

Новичок

Из дому выгнали. Мерзнет калган.

Построю из жухлой ботвы балаган...

Супруга — агрессор!

Трясись тут осинкой. А хочется есть.

И все же в заначке бутылочка есть.

Ушел — как отрезал!

На закусь — сурепка: хорош корешок!

Хотя б заглянул на свечу корешок...

Из лужи — побрейся.

Как сахар, хрустит под кроссовкой ледок.

Ты тоже один? Не побрезгуй, браток,

Входи и согрейся.

Верхушка лета
1

Казалось — столько впереди!..

Не все пропето.

Подольше, солнце, сохрани

Верхушку лета.



Откуда сиверко тайком

Подкрался, подлый,

Подкожным колким ветерком?

И тучи — кодлой.



Мне непогода не страшна,

И дождь — не очень...

Но, может, молодость прошла

И скоро осень?



Прощаясь с прошлым, оглянусь,

Вздохну о главном,

В денек июльский помолюсь

Петра и Павла.

2

Александру Чуманову

Осторожнее... В реку войди,

Не спугнув стрекозу камышовую.

Может, с рыбиной мне по пути?

Избежать бы приманку дешевую!



Не вздыхай, оглянувшись: “Пока”,

Не надейся на осень хорошую.

Что ж так манят наверх облака?

Лишь гальяны шуршат под подошвою.

Бабье лето

Встала утром.

В окне

Морок, листья, простуда,

Вся рябина — в огне,

Кабачки —

По полпуда...

Протираешь трельяж

И вздыхаешь с горчинкой:

Новый век, да не наш!

Вот и грусти причина.

Все прошло, не сбылось,

Три любви — три печали,

Только грива волос,

Как в греховном начале.

Скоро с дачным юнцом

Ты сольешься на пирсе

И ловить будешь ртом

Там, где ухо и пирсинг.

Предпоследней порой

Ты смеешься бесстыдно

И проводишь рукой

По груди ненасытной.

Гостья

Как будто пиковая дама,

Какой-то там дальней родни,

Наш дом посетила. И мама

Сказала мне: “В лавку сходи!”

В те годы мы плохо питались,

А тут — и батон, и графин.

Они выпивали, шептались.

Я сроду не видел графинь.

Откушав, вздохнула и встала,

Был вырез на платье глубок,

Меня она поцеловала,

Промолвив: “Прощай, голубок”.

И все.

Говорят, что погибла,

Как муж ее, дед и сестра,

В песках Казахстана — могила,

Ни камня над ней, ни креста.



Годов пролетело немало,

Но вижу ее у стола,

Как рюмку к губам поднимала,

Как в руку салфетку брала.

Мы тоже манеры изучим,

Нам тоже — культурными стать.

Но где же тот голос певучий,

Но взгляд из-под века, но стать?..

Баллада о позабытом

Соберу-ка я за одним столом — эх, хватило бы только вина! —

Тех, кто в мире ином, тех, кому за сто и кого забрала война.

И — живущих друзей, благо рядом их дом, стоит только мобильный нажать,

Позову я и тех, что ушли за кордон: мне их тоже, признаться, жаль.

Начинается пир! Где и песни, и стон, где на тризне — и слезы, и смех.

(Может, это — явь, а скорее, — сон.) Как я ждал, как люблю их всех!

И встает во весь рост борода-тамада. Первый тост он готов сказать.

Поддержали и грохнули хором “Да!” Первый тост, конечно, — за мать.

Поднимается юная, кудри — вразлет, на рубашке — от пули ожог:

“Я за родину пью, за советский народ. Пусть Россию Господь сбережет!”

Я в сторонке сижу, завожу патефон, “Рио-рита” задорно звучит.

Но встает паренек, видно, — молодожен, третий тост паренек говорит:

“Мы пришли и уйдем. Высоко-далеко. Но останутся дети... — затих, —

Пью, чтоб в новых веках им дышалось легко”.

И воскликнули гости: “За них!”

А еще за кого? А еще — за того! Пусть не будет никто позабыт.

И зеленое льется в бокалы вино... Только утренний ветер знобит.

Ах, куда ж вы, куда? Значит, встрече — конец?

А хотелось еще говорить!

“До свидания вам!..”

Опустело.

Отец?!

Трехлинейная лампа горит.

Он сидел и молчал, подпирая главу.

Дождь по стеклам бесшумно стекал.

Я потом, я потом вам Его назову...

Утро. Стол. И — граненый стакан.