2012 №12

***



Вырони меня тихо,
Родина ты моя, —
добрая ли врачиха,
сонная ли швея,
русская ли, зырянка
с примесью татарвы…

Горлица да зарянка —
хочется синевы.
Вырваться мало шансов —
выросла молодёжь.
Хочется надышаться
и отдышаться тож.
Вольные или семьи —
что мы себе творим…
Все мы там будем, все мы.
Там и договорим.





***



Душу дорожную дождь измотал.
Кожа у яблони — словно металл:
чёрную почву и чёрную медь
иначе соединить не суметь…

Смутой душевною небу не вторь.
Ворона чёрного — на осокорь,
чтоб доглядал, разминая крыла,
землю, что сызнова занемогла.

Чёрное слово — в огонь добела,
и вороные грызут удила…
Если ворочаются века,
времени нету для черновика.





***



Если поживал — не горевал,
целый мир душой отогревал,
беззащитной нежностью балуя,
молвят люди: Бог поцеловал.

Если умирал — не тосковал,
немощью родных не оковал,
с тихим облегченьем — аллилуйя! —
молвят люди: Бог поцеловал…

Господи, я мало уповал,
но позволь мне тоже — наповал,
два твоих воздушных поцелуя
унеся на дальний перевал.





***



Излеченье от первой любви —
запоздалое к ней возвращенье…
Но былое, заветное, щенье
навсегда остаётся в крови.

Прилетишь без особенной цели
на обыденное число —
сколько новых людей наросло!
Как любимые постарели…

Но течение тёплых глубин
успокоит: надежды нелживы —
ты по-прежнему юн и любим,
если эти любимые живы.





Иов



“…человек рождается на страдание,
как искры, чтоб устремляться вверх…”

Иов, 5.7



ИОВ — инвалид Отечественной войны.

Википедия



Весёлой словесной игры
заведённый порядок не нов,
но бездною веет иное
случайно рождённое слово…
На двери больничной палаты
написано красною краской: ИОВ.
Пора перечесть позабытую книгу
о муках Иова.

Неведомый ветер
уносит их дни и огни —
как будто дыра в поднебесье
открыта сквозная…
Смиренны в постелях они,
или сдавленно ропщут они —
за дверью не слышно,
а сам никогда не узнаю.

Не мне искушать их
при свете вечерней зари,
сгорающей неуловимо
над кафельным пляжем…
Какое короткое слово
напишут на белой двери,
когда чередою и мы
в обороне последней поляжем?





***



К нашей свадьбы годовщине
с шоколадкою
мы купили в магазине
полусладкое —
для весёлого помину
за печалями.
Одолели половину —
запечатали…

Ах, судьба наша, планида,
рай — сараюшка.
Вечно полу-, вечно недо-,
не до краюшка.
На литом подносе-блюде
соли — с горкою,
а не спрашивают люди
полугорькое…





***



Коврига луны
да пригоршня рассеянной соли.
Бетонный стакан небоскрёба
пронзительно пуст.
Господь ли рассыпал?
Рассоримся ли поневоле?
Немыслимо сорное слово
с невидимых уст.

Напьёмся ли света?
Вкусим ли желанного хлеба?
Солёные крохи сметём ли
к широкой горсти?
Небесная жажда
по мерке телесной нелепа,
но если изведаешь —
до смерти не извести.

Всему свой итог:
то нападает снег, то растает,
созреют хлеба —
и опять золотое жнивьё…
Тот не одинок,
кто ковригу исправно пластает
и вновь возвращает
на чёрную скатерть её.





***



Прошедшему до половины
кольцо просёлочных дорог
грозит корявым пальцем Бог,
не отмываемым от глины:
мол, молоток, что не упал,
но впереди — ещё полсвета…

С утра лепил или копал?
Всего вернее, то и это.
Ему знакомо вещество,
спешащее в земные соты.
Полно работы у Него…

И у меня полно работы —
в побег по Дантовой долине,
как неоплатные долги,
не отпускают сапоги,
по голень вязнущие в глине.

  

***



Снова солнце льёт горячий мёд,
распалилась гжелевая топка.
По утрам воскресным город мёртв,
а по вечерам — пробка.

Мне бы тоже грядок не полоть,
ублажая душу птичьей байкой,
шашлыком — расслабленную плоть,
а по вечерам — банькой.

Но зато закону естества
тело отзывается и слышит,
как живуча на дворе трава,
как по вечерам пышет…