2012 №3

Птица-пересмешник



Л. Лосеву



В ночном овраге, на кривой орешне,
невидимая птица-пересмешник,
собрав по нотке многошумный мир,—
что твой шаман, шальной от мухоморов,—
минуя сеть воздушных коридоров,
выходит из себя в живой эфир.

Не утихает шебутная птица,
витийствует, глаголет во языцех,
и чем призывней крик, тем гуще тьма.
Стекается в овраг немая паства...
Туши, приятель, свет, глуши лекарство —
и эта ночь негожа для письма.

Ну что попишешь, если ты на юге,
где ночь короче памяти подруги,
забывшей возвратиться в этот дом,
и неотступней памяти о ней же,
но если запоешь “Tombe la neige”,
ответит пересмешник за окном.

Ползет туман по стихшему оврагу,
за падью — степь губами ловит влагу,
облизывая пересохший рот,
когда проходишь ты походкой легкой
за музой, аполлоновой полевкой,
посульщицей неслыханных щедрот.









Русский Париж

А. Корлякову



Друг засыпает за грудой бумаг из архива —
перемещается из наступившего в прежний
век, и как будто в угоду ему, терпеливо,
снег засыпает Монмартра людские скворечни.
Хлопья, мелькая, теряются в пляшущей дымке;
свет фонаря наплывает волной из-за шторы
и, доплеснув до судов на любительском снимке,
долго качает их прочь, от Керчи до Босфора.
Из дневника: “Снегопад. Словно занавес дали.
Берег померк, а скитанье — развязка без вычур...”
Два циферблата зажглись на Лионском вокзале —
лупит неясыть глаза сквозь метель на добычу.
Все мы отмечены здесь этим гибельным взглядом,
даром что странник не носит с собою ночлега.
“Как избежать?.. ” — говорю я заснувшему рядом, —
“разве что только во сне, разве только под снегом...”



Сон-“Diego”

А. Верникову



Беспокойная гостья порхает впотьмах за окном,
бархатистыми крыльями пахтая воздух в упругий
и удушливый ком,
и тебя выкликает тайком
в опочившей округе.
Дотемна стены дома вбирали убийственный зной,
и поэтому пекло, увы, до рассвета продлится;
и ты бредишь в парной:
— Может выведать ход потайной
у залетной пришлицы?..
Тихо выдохнешь “выход” — да много ли проку с того
в поселеньи, где слаще и легче всего заблудиться?
И в названьи его
неразрывно слились “die” и “go” —
и по кругу граница.

Окнами на север

Поэма





1

Холодный дом на площади Труда;
поодаль — маслянистая вода
колышет окон желтые квадраты,
и в свете, исходящем от воды,
казенных коек смутные ряды
всплывают в гулком сумраке палаты,
где ты лежишь, тоскуешь и не спишь.
Взошли огни агиток и афиш;
проспект, пустея, льнет к витринным стеклам;
и света сноп в троллейбусе двойном
промчится прочь и возвратится сном
о чем-то невосполненном и теплом.
Во сне — ты вновь с родными, но они
не знают, что вечерние огни
таят в себе твою тоску по дому,
твоей руки трассирующий след,
писавшей им без малого пять лет
печатными по воздуху ночному.

Но утром нет ответного гонца —
под небом цвета сланцев и свинца
туман белесый стелется по скверу;
зависшие в просветах фонари
свой жар бесследно спрятали внутри,
и ты поспешно следуешь примеру.



2

Уже в палате гомон и возня;
в окне раздачи — каша-размазня;
внизу, в передней, высохли обутки;
и значит, в пору выступать в поход —
твой самый долгожданный отдых от
продутых коридоров круглосутки.
Еще бы! — восхитительный овраг
влечет к реке; а поверху барак
волочится за величавой башней,
как рваный шлейф за пленною княжной,
и обдает благою стариной,
а то и дарит денежкой тогдашней.
Но стоит повернуться на восток —
вечнозеленый “Каменный цветок”
совсем иной державы воду дыбит,
с ее пустопородным языком,
воздвигшим, в частности, Уралобком,
конструктивистский параллелепипед,
в котором... расположен интернат
как в доказательство победы над
достоинством и духом частной жизни.

Иных домой родные заберут,
другим — взглянув им вслед, смотреть на пруд
подкидышами в дремлющей отчизне.



7, 24 декабря 2010 г.



3

Ты их услышал школьником, в гостях;
сквозь треск и натиск буги “на костях”,
в магнитном поле подростковых танцев,—
и говор их, доступный им одним,
предстал тебе, как новый серафим,
взглаголивший на языке британцев
и тем открывший потаенный код,
покуда ты стоял, разинув рот,
пылая, словно лампы радиолы,
от зуда ухватить звучанье слов,
летавших между двух выпускников
прославленной языковой спецшколы.

И вот уже привычный мир окрест
менял свой ритм, сметая с прежних мест
понятия, как бы в угоду звуку
приемной речи, бойкой сироты,
причуды чьи в тот вечер принял ты
за бог весть что и... выкликал разлуку.
Но та настигнет позже, а пока
ты выбираешь тропы языка,
что превращают гнет пережитого
в удобно управляемый балласт:
ведь речь, она не бросит, не предаст,
а синтаксис — надежно сдержит слово.



9 марта 2011 г.





4

Морозным утром, ставни отворя,
зажмуришься — под солнцем января
играет снег сиреневой искрою,
синеет свод в заснеженном краю —
окликнешь ты любимую свою,
да где там... только пар над Ангарою.
Заплачешь, запечалишься о ней,
в туман уткнувшись, где среди теней
вдруг оживет забытая картина:
семейный стол и странно так на нем —
узлы с посудой, книгами, бельем
отца, бурчащего мотивчик Робертино...
Сейчас он встанет, подхватив узлы,
и вслед за ним беленые углы
жилья бесшумно вылетят наружу...

И вот, после приютов и общаг,
чадит твой наспех сложенный очаг
на берегу реки, что даже в стужу
не сдержит свой неотвратимый ход;
нещадной тягой ледовитых вод
тревожит чад Иркутского острога,
разводит их по разным берегам...

Ты — за порог, а там, прильнув к ногам
твоим, легла и ждет тебя дорога.



28 июня 2011 г.

5

Десятки лет (и адресов) спустя
затерянное в памяти дитя
означится отчетливо и остро
во всем своем сиротстве на миру,
когда, вновь не пришедшись ко двору,
ты попадешь на этот полуостров,
один как перст, с потрепанной сумой;
и прозвучит: “возьми меня домой!” —
на языке, что постигал на слух ты...
А встречу — тросы “Золотых ворот”,
и прямо под ногой — водоворот,
огни и пена Сан-Францисской бухты.
Знобит тебя; внизу — волна вихром.
“Тоска там... тишина и монохром –
ни светит ничего там, в мире лучшем...” —
кричишь ты против ветра над мостом,
косматый, как античный хризостом,
вотще взывающий ко всем заблудшим.



17 ноября 2011 г.