2015 №6

***

И я ушёл один с вокзала.
Смерть умерла, а жизнь устала
стоять не выпитой до дна.
Друзья ушли — их было мало,
но возвращались как попало
и воскресали силой сна,
где без конца и без начала
разлука горькую качала
по трём стаканам и ворчала,
что бескозырочка одна…


***

Птицы сели на рябину —
а рябины нет:
это бог, обнявший глину,
переходит в свет
и стоит уже прозрачный
и незримый здесь —
пыль небесный, пыль чердачный,
только в птицах весь.


***

Видели в небе цаплю —
скоро взойдут сады,
лёд превратился в каплю
смерти, потом — воды.
Прямо, потом по кругу
ходит в тепло Сибирь:
станет ноздрями к югу,
а на плече — снегирь.

***

Пахнет ёлкой. Пахнет водкой.
Твёрдо знаешь наперёд:
чёрный снег под старой лодкой
до июня доживёт.
Он уже земля — и воды
с небесами обойдут
домовины смоль и своды,
и высокие погоды,
и творца глубокий труд.


***

Полный посохов подлесок,
по-над речкой пеший лес.
Прорубь выглубишь для лесок,
приголубишь для небес.
Окна суши, окна тверди,
на крючке ведро до дна,
где дрожат созвездий жерди —
губы бога, губы смерти,
губы жажды и вина,
потому что жизнь одна.
Остальное — глубина.


***

Хрустнет сухая форточка.
Стужа катнёт кольцо.
Видишь, в окошке мордочка
птички. Её лицо.
Вспыхнула в небе спичка —
больно белеть земле.
Это моя синичка
ищет меня в тепле.
Злое сегодня небушко —
дай мне крупы и хлебушка,
мой ненаглядный друг,
прямо из божьих рук.


***

Ночью в небо ходит поле —
пьёт чужую темноту.
Жжёт костёр себя на воле,
словно слово жжёт во рту.
Смотрит мёртвый друг — на друга,
на озябшего меня…
Это вьюга. Просто вьюга.
Вьюга снега и огня.

***

Вот бабушкино веретёнце —
из дикой тьмы сучится нить,
и можно шерстяное солнце,
как мячик, на пол уронить.
Мир станет гуще и темнее,
как тишина внутри зимы.
И видно, как бредут над нею
овец мохнатые холмы.
В колодце неба рвётся волос —
в зерцале стужи вдоль полей.
И слышен только голос — голос
бессмертной бабушки моей.


***

Горькое море. Капелька слёз.
Чистое время — это мороз.
В пятках на валенках дырки.
Ленточка на бескозырке.
Золото букв на убитых губах.
Но Альбинони, Вивальди и Бах
правильно гибель играют:
мальчики не умирают.
Мальчики не умирают.


***

Имя Твоё ледяное
слышится в шорохе льдин.
Ты умираешь со мною,
а воскресаешь один.
Время совсем обмелело,
вечность к губам подошла —
заиндевевшее тело
жаждет иного тепла:
глиняного, молодого —
так мы с землёй говорим,
трогая каждое слово
именем первым Твоим.


***

Два костра на воде — в гладкоствольной колючей воде
отражаются.
Вот двойная звезда, но просторно Полярной звезде.
Это Бог приближается —
роем звёзд, роем пчёл.
Золотистой испариной духа покрывается вечность-страдалица.
Всё, что я в неделимой любви перечёл,
дважды в небе двойном отражается.

***

Пьёшь за любовь. За последнюю. Третью.
Смертью горчит золотое вино.
Чёрное море вытянешь плетью,
чтоб побелело оно.
Снегом накроешь южные горы,
выпьешь — Сибирью выпитый Крым.
И заливаешь свои беломоры
горьким вином золотым.


***

Ночью светло в отчизне —
снег перемёл межу.
Выше земли и жизни
я у окна сижу.
Воздух от сердца — тесный.
Окна на снег легли.
Валится свет небесный
прямо на свет земли.
Дерево белым плачет —
красным в окно курю…
Неба не видно — значит,
с хлебом поговорю.


***

Кто-то прошёл по воде.
В лодочку стукнула палка.
Яму костра в темноте
роет ночная рыбалка.
Небо в неё потекло —
в ясный сосуд без сосуда.
Спящим сегодня светло —
обыкновенное чудо.
Чиркнула спичка. Прости,
Господи, дело простое:
выпорхнуло из горсти
чьё-то лицо золотое.


***

В слове уста твои,
словно глаза в любви,
словно персты в малине,
словно лодыжки в глине:
в глину придётся лечь
с глиной твоей в обнимку,
ветер срывает с плеч
тёплых твоих косынку —
да не об этом речь…