2015 №6

***

Шум ветвей вобрал ночные мысли,
оттого изнанка — темна;
звёзды позволяют многое,
даже говоримый восход.

Луч висит; он — поднятый шлагбаум.
В листьях затихает война;
мимо деревенек фразовых —
шелест изнурённо идёт.

Вот цена познания сегодня,
погляди, дорожный мазут:
ничего черней не сыщется,
чем решимость — эта — в тайге.

Толпы звуковых переселенцев
с дерева — в знакомость ползут,
просят краткое убежище
в густонаселённой тоске.


***

Берега светлеют:
что перемелется? Песок внушит
звучный исход размольный —
всяким пейзажам весны.

(Навсегда созрела —
купаний предрассветная возня?
Лучше не знать предела,
телом пространство темня.)
В мельничные смыслы
где пропуск ваш, сердечные слова?
Морем предъявлен парус
цвета пшеничной муки.
Всякий быть захочет
поближе к жерновам, где свет скрипит,
видя в недолгой ночи —
к зёрнам причисленный стыд.



***

Где ветер, назначающий рты
важнейшими вспышками красоты?
Бегущий мимо сводов дворцовых —
молчит о былых основах.

Не вышло говорить по-людски,
так насладись картиной обменной:
смешны предрассветные светляки,
холмы в суете туманной —

занять получше место спешат,
не видя помысленных анфилад
(в душе полно ничьих помещений,
любого огня священней).

Пейзаж зачем обрывками слов
стучится в пламя, просит приюта?
Завышена значимость берегов,
пространство огня раздуто.


***

Вот падает листва, к себе примешав
холодок столбовый, бетонный,
став железным шарканьем метлы,
облаком неподъёмной взвеси…

Осенние взошли подобья всего:
кто займётся вечной прополкой?
Хватит небу быть на небесах,
облачный огород чудеся.

Статут напет ветвями, слишком тяжёл.
Выдрав полусвет из простора,
этим нормам чувство подчиняй:
кажется и, конечно, вроде

прореживая листопадный закон,
выдрать полусвет сорняковый:
правилами слишком загустел
парковый переход к свободе.


Обнажение

Летит слезящийся свет в глазу
над молчаньем всего, над словами:
так долго видят девушки внизу
ужас воды, притиснутой льдами…

Побыть не всяким лучом спеши,
сомненьем выбирая виражи:
лишь зазябшим, от скорости — ломким
(льдистой едва касается кромки).

Лучи, обёрнутые речной
глубиной, — не замёрзнут вовеки,
а эти — в обнажённости двойной —
ломче ветвей в подуманном снеге.

А с этих снято: земной полёт
и ожиданье жизни, что идёт
не спеша — так влюблённые пары
движутся вдоль речного кошмара.


Областной аэродром

Всё живое ускорением страша,
в полёте образы тонут;
не поддайся голоду, душа, —
услышь: животные стонут.

Истреблению волков — не нужен залп,
всё отравленный лесок сказал:
кто в это небо отправлен —
не виден тихнущим травлям.

Полоса лесного взлётного ручья
дрожит под шелестом водным:
пассажиром звука будет чья —
свобода в приступе рвотном?
Утомлённый зверь, на звонкий звук садясь,
белоснежную смывает грязь:
стрихнин в тоскующей пасти
растащит чувство на части.


У платформы

Старуха цену чуть сбавит:
вот изнурённый отсвет на стекле
домашних заготовок, забывших,
о ком всплакнуть в последней мгле…

В стеклянных банках — соленья,
привыкшие смотреть на погреба:
уставились на поздних прохожих
(кругом подвальная ходьба).
Вокруг — сутулость под сводом,
грозящим стукнуть всех, кто распрямлён;
не слышит слов — рассольная зелень
из летних правильных времён.

Шаги людей осторожны
и впитаны земельным холодком;
в намаянном стекле — сердобольный
рассол слезится ни о ком.


Куда отправлена Родина

Чувству выданный отзвук колыбельный —
разве основа весне?
Страна родная — цвет земельный —
в какой рассказанной стороне?

Между вдохом и ветром — небывалой
связью когда расцветём?
Конечно, остова не стало
у чувства, спавшего под дождём…

Между ветром и вдохом начинайся,
ранний взаимный жасмин:
достаточно в твоём каркасе —
высоких планочек и чужбин.

Планки гнутся, лучами называясь,
родина выслана — в нас;
иного не воспримет завязь,
последним временем становясь.



Паль

Порывом ветра — зола взвихрилась:
дерево будет богом здешних мест;
в листьях виснет струнным натягом —
звенящая чернота.

(Зола взлетела быстрее пули,
ветви смогли страдать сильнее всех:
льнули к небу, видя подмогу
в подоблачных голосах.)

Трава зовёт поклоняться клёну,
слыша летящую наверх — золу
(ты один иначе воспринял —
костровую полумглу?)

Не обожжён, а слегка обожен
лирный изгиб кленового листа —
мощью угольковых горошин,
взметнувшихся неспроста.


***

Не видно огненных зигзагов
(кто сказал, что праздник придёт?).
А сколько нас — неважно, если, заплакав,
белизна упадёт.

Споткнётся облачный оттенок
о верхушки сосен сухих,
а это нам — грустней разбитых коленок
и погасших шутих.

Паденье в темноту отсрочат
не поля словесной судьбы,
не толпы этих недосказанных строчек
с лепестками борьбы…
Ромашки обеляют слабо
переход от неба к земле;
не уберечь от смыслового ухаба —
превосходством в числе.


***

Молкнет верста, слегка перната
непогодой, шуршащей вкось:
взгляд прямой, тебе не надо
неба, что собой влеклось.

Облачный свет в прибрежных башнях —
тянет струи из вчерашних
горизонтов, глядящих вкривь:
кто сегодня молчалив?

В голос втекающие взморья —
виноградниками фильтруй;
виснет в листьях, тараторя,
птичья примесь поутру.

Вечер её навек подсушит,
вытолкнет дожди — кнаружи,
а пока непригодно дням —
небо с прошлым пополам.


***

Чувством, обделённым датами,
туманится почище далей морских;
ветвями, к смятению прижатыми,
зачем рискнул наш сад — и вмиг затих?

Сыт по горло — ветер — рисками
(а вдруг прочтём в листве какое число?) —
и в мутности, льнущей к звуку близкому,
бутылочное превзошёл стекло.

Все, кто общими не схвачены
Порядками, — едва ли выбыть спешат
в поля речевой нелёгкой всячины:
зачем туманом стал рисковый сад?

Птичье пение — размытее
письма, вобравшего морские века:
везде — долгожданное выбытие
из внятности: она недорога.


Времена года

Люди маревом укрыты,
если лето нянчит судьбу
(наблюденья кем добыты?
Отданы, конечно, снопу).

Люди спят, а значит, молча
их беда сияет вокруг,
ветром стебельки клокоча,
холод заменяя на юг.

Ты шурши, собрат снопастый, —
знаньем дней, спешащих прийти:
свет несказанных напастей
меркнет, превращаясь в дожди.

Слово зарастает ртовым
паром, если время — зима;
слово зарастает словом,
если надвигается тьма.


Осень

Костру расскажешь всякому:
свергнуты звучанья, тихнет престол;
день, казавшийся присягами,
навсегда обращается в дряхлый ствол.

Сжигай деревья древние,
чувствами восславив темень земель;
времени не сыщешь гневнее
и добрее, чем заспанный скажет шмель:

молчанью — скажет — малое,
всё-таки шмели — плохая душа:
никакую власть не жалуя,
засыпают, жужжанью едва служа.

В каркасе шумноплечего
пугала — застряли крики ворон:
им в господстве делать нечего,
не для них — ощутимости зыбкий трон.



Костёр

Вода нежданным переходом в тьму
ветвится, вовсю густея
(как помочь благому ничему,
позвать какого чудодея?).

В дремучем пузырении речном
плутает помятый отсвет,
утомлённый зольным ремеслом —
твердить о световом господстве.

Сказал бы высоту неблизких гор,
внушая простор затишный:
да не нужен мирный разговор
ночной воде скоропостижной.

Былое слово не смогло помочь:
зачем не тебя бормочет?
До вершин молчащих неохоч —
на водах гаснущий комочек.


***

Упал простор, засохший от влаги:
её намолчано полнеба, но шурши
лёгкой фразой о здешнем благе
(против рассвета летят глупыши).

Что бабочки — вертлявые соки
внутри бескрайнего пейзажного ствола:
тратят время в пыльцовой склоке
между полётом и блеском сверла.

Что плотницкое дело есть метод
смотреть в предметы, узнавать себя внутри
(славный мастер сегодня меток —
льётся полёт под нажимом зари).
Пусть грустный сад — лучами рассверлен:
прими их сторону, не становясь враждой —
внятной стружке извечно верен
(бывшей твоей предыюльской душой).


***

Здесь на всём — оскомина твоя.
Вкусивший ягод былого года,
не бойся: у лесного ручья
чтоб спасти — одна метода.

Терпкость, облепившую язык,
приветишь: здравствуй, язычный слепок
(с молчаньем пролежавший впритык,
фразы стиснет напоследок).
Водами содрать его спеши,
живым негоже под маской смерти
звучать, когда у летней души
вечность — нынче — на примете.

Чистой лаской — холод ручьевой
вцепился в рот, тишину почуяв:
теченью — применять не впервой
метод цепких поцелуев.


***

Если ветви это единицы
измеренья шелестящих времён,
то сколько крон садовых
проспит световой почтальон?

Путь до чувства в три нелёгких трети
не уложится, задумав длиннеть:
изменчивостью живы —
законы растущего впредь.

В летних древесах — одна надежда:
бесконечность тишиной пресекут?
Такого нам не надо,
пусть лучше продлится маршрут.

Шелест может кончиться, а это —
пострашней непринесённых вестей;
заснул усталый лучик
в преддверии новых третей.