2017 №2

***

Ну, вот и чудесно,
хоть несколько вздорно:
и слову не тесно,
и мысли просторно.
Ну, вот и прекрасно —
медово и млечно,
и всё не напрасно,
хотя и конечно.


***

— Подогретого из чайника
«Жигулёвского»? — А то!
И бесследно тает паника,
как снежинки на пальто.
А потом, потом «Особая»
и озноб от слова «ёрш».
Белоснежными сугробами
иероглифы подошв.


Довид Кнут

Собственноручно — никому
и никогда не доверяя,
я сделал из рассвета тьму
и беспросветный ад из рая.
Израиль ни при чём. Я сам —
иду непонятым и пьяным
по необъятным небесам,
как если бы обетованным.

***

Снежные ноты рек,
вьюжный клавир лесов.
Заперта, как на грех,
музыка на засов.


***

Как на дереве раны — отметки
заросли на дверном косяке.
Детки выросли. Птицы из клетки
улетели поближе к тоске.

От любви материнской подальше
и отцовской тяжёлой руки.
Из советского рая и фальши —
нюхать клей, забивать косяки.


Из Пинска — с любовью

1

город детства моего
город юности и снова
липовое колдовство
заколдовано кленово
и каштаново смотри
на влюблённых у сарая
и танцуй на раз-два-три
и вальсируй умирая

2

«Настойка боярышника» — шестьдесят
копеек, и жизнь хороша!
Прикаянно на облетающий сад
бессмертная смотрит душа.
Завидует сад, и завидует плоть
осеннему спирту её.
Аптека закрылась, подшился Господь,
да каркает вороньё.

3

Пустоту не объегоришь,
сосчитав до десяти.
Расставаний наших горечь
аскорбинкой подсласти.
Слишком рано. Очень поздно.
И неволя, и покой.
Аскорбиново-глюкозно
счастье тает за щекой.

4

картонку а лучше фанеру
под задницу чтобы с горы
где страх не знаком пионеру
и боль не страшна до поры
пока он летит по наклонной
не тающей плоскости как
бескрылая птица из оной
действительности в облаках

5

непроявленности плёнки
снисходительная ложь
где как в детстве из колонки
ледяную воду пьёшь
прояви великодушье
и навечно закрепи
умирая от удушья
в обезвоженной степи

6

прекрасное средство
забыть что живу
по улицам детства
пройти наяву
где кладбище слева
а справа роддом
и глядя на небо
вдруг вспомнить о том

7

груши яблоки и вишни
абрикосы сливы не
возвратились просто вышли
ненадолго в тишине
в темноте и не вернулись
посторонние по ту
белый свет июльских улиц
и кислятина во рту

8

Во двор зайду — в котором время
остановилось навсегда:
сараи, лавочки, деревья
и полуночная звезда.
Зайду последний раз впервые
загладить старую вину
и молча медсестре Марии,
несуществующий, кивну.


9

Ничего ни убавить,
ни прибавить к тому,
что приходит на память
и уходит во тьму.
На стрижей засмотреться,
на балконе куря,
где обуглила сердце
молодая заря.


***

А собственно, зачем?
А собственно, о чём?
И несмотря, что нем,
беседой увлечён.
Об этом и о том,
как если бы во сне,
беседую с листом
в октябрьской тишине.


***

Слова не бросая на ветер
и угол сменив на овал,
закладкой на сто двадцать третьей
странице «Улисса» лежал.
Лежал, забывая про чувства,
не чувствуя боли и зла.
На сотой странице у Пруста
его Пенелопа ждала.


***

и до конца завода
двойную жизнь ведя
остановлюсь у входа
как спрячусь от дождя
и вымокну до нитки
от слёз твоей любви
пока ползут улитки
на пастбища свои


***

Позднее лето,
как бабочки смерть?
Можно на это
и так посмотреть:
нет, не последний,
а первый, да-да,
бабочки летний
полёт навсегда.
***

представляю но с трудом
как по улицам петляя
я найду на пресне дом
без вергилия-гиляя
ни с того и ни с сего
дом на живова 12
пусть не царское село
но зато как матерятся
пролетарии труда
и колхозницы трёхгорки
не сгорая со стыда
и не знающие порки
дом на живова куда
наконец-то успокоясь
как на станцию «Беда»
прибывает скорый поезд
прибываю прибыл при
и меня встречает песней
дом на живова замри
и умри и не воскресни


***

удивительно для
октября в самом деле
побелела земля
и запели метели
предсказуемо что
будет помнить об этом
только полупальто
нафталиновым летом


***

Не сосчитали по осени,
сбились в районе пяти,
взяли и в небо подбросили,
и приказали — лети.
«Не рассуждай над приказами,
а доверяй, как врачу!»
Над тополями и вязами
я желторото лечу.
Липами над и осинами
вынужденный променад.
Сломленный и обессиленный,
я возвратился назад.
Жил, будто раны зализывал,
страхи нанизывал и
больше не бредил безвизовым
небом любви.


***

пощади меня
не срывая зло
вечного огня
млечное тепло
что там впереди
пан или пропал
только пощади
времени пропан


***

не печалюсь я напрасно
ни о чём и ни о ком
беззаботно и прекрасно
я живу под каблуком
созерцаю в лужах тучи
хочешь вой а хочешь вей
и не знаю жизни лучше
подкаблучности своей


***

Перестать суетиться
на скончании лет,
как вечерняя птица,
что не сыщет ночлег.
Перестать и как будто
жить, не зная границ,
просыпаясь под утро
от молчания птиц.


Октябрь. Станция «Лось»

Стояла тишина, пока
я в облаках витал
и видел только облака
и осени металл, —
точнее — ржавчину её
безмолвья посреди,
но очень скоро вороньё
накаркало дожди.


***

Никому, конечно, кроме
нас, любимая, с тобой, —
птицы утром в полудрёме
не молчат наперебой.


На рассвете, как вначале,
превращаясь в пух и прах,
спим и слушаем молчанье
просыпающихся птах.


***

и когда я из дому вышел чтобы
сигарет купить молока и хлеба
во дворе стеной стояли сугробы
несмотря на август почти до неба
что хотел купил но домой обратно
я не смог вернуться из-за метели
но зато я встретил родного брата
наяву впервые на самом деле
мы давно не виделись с ним ещё бы
никогда не видели мы друг друга
и растаяв стали водой сугробы
и дроздом запела седая вьюга
хорошо нам было вдвоём покамест
не решила вновь зима возвратиться
за окном лютует метельный август
и летают бабочки в минус тридцать
зачерствевший хлеб молоко прокисло
но бычок в заначке чем не награда
за любовь земную что круче смысла
и роднее брата